римским консулом – а он прям и довольно неотесан, – то его не стоит недооценивать. Благородные римляне, с которыми мне доводилось встречаться раньше, были куда тоньше и просвещеннее. Жаль, что мне не пришлось повстречаться с Гаем Марием в Риме, где, играя на противоречиях между ним и остальными, мне удалось бы добиться от него гораздо больше, чем в Пессинунте.
Твой преданный и верный подданный Баттак».
Запечатав письмо и завернув его в тончайшую кожу, Баттак отдал его одному из младших жрецов, поручив срочно доставить в Синопу, где находился в это время царь Митридат.
Глава 6
Содержание письма не понравилось Митридату. Он принялся жевать губу и так зловеще хмуриться, что те из его придворных, которым надлежало находиться при владыке, но помалкивать, благодарили судьбу за свое положение и жалели Архелая – от него требовалось отвечать, когда царь обращался к нему. Впрочем, сам Архелай как будто не слишком тревожился: будучи двоюродным братом царя и его первым приближенным, он приходился ему скорее другом, нежели слугой, и был ему по-братски предан.
Однако, несмотря на внешнюю безмятежность, Архелай беспокоился за свою безопасность не меньше, чем все остальные: любому, кто воображает, будто обласкан царскими милостями, он напомнил бы о печальной судьбе другого влиятельнейшего придворного – Диофанта, который тоже был царю не столько слугой, сколько другом, и, будучи дядей, мог бы сойти за отца родного.
С другой стороны, размышлял Архелай, поглядывая на мужественное и одновременно вздорное выражение на лице царя, от которого его отделяло расстояние вытянутой руки, человеку просто не предоставляется выбора. Царь есть царь, и он волен распоряжаться своими подданными, даже убивать их, когда на него находит подобная блажь. Такое положение вещей положительно влияло на способности людей, вынужденных существовать в непосредственной близости от этого сгустка энергии, капризов, детской непосредственности, незаурядности, силы и скромности. Опыт, полученный им в результате успешного выпутывания из бесчисленных ситуаций, чреватых для любого другого непоправимой бедой, только идет ему на пользу. Таковые же ситуации то и дело разыгрывались подобно штормам на Понте Эвксинском, или исподволь вызревали в голове у царя. Случалось и так, что он начинал карать за давно забытый проступок, совершенный десять лет назад. Царь никогда не прощал обид, истинных и воображаемых, разве что отодвигал расплату на будущее.
– Кажется, мне придется с ним встретиться, – молвил Митридат и добавил: – Не так ли?
Вот вам и ловушка: что ответить?
– Если на то нет твоей воли, Великий Царь, то ты не обязан ни с кем встречаться, – с готовностью ответил Архелай. – Однако мне представляется, что Гай Марий – интересный человек, так почему бы и нет?
– В Каппадокии. Следующей весной. Пускай сперва оценит по достоинству Никомеда. Если этот Гай Марий столь замечательный человек, ему не придется по душе Никомед Вифинский, – решил царь. – И с Ариаратом пускай встречается до меня. Отправь этому жалкому насекомому приказ: пусть предстанет весной в Тарсе перед Гаем Марием и лично проводит римлянина в Каппадокию.
– Армию мобилизовать, как намечено, о, Великий?
– Конечно. Где Гордий?
– Он должен прибыть в Синопу, прежде чем зимние снегопады закроют перевалы, мой царь, – отвечал Архелай.
– Хорошо, – по-прежнему хмурясь, Митридат снова погрузился в чтение письма от Баттака и снова закусил губу. Ох уж, эти римляне! Все время суют нос не в свое дело! Зачем такому знаменитому человеку, как Гай Марий, заниматься судьбами народов Восточной Анатолии? Уж не заключил ли Ариарат с римлянами сделку, чтобы скинуть его, Митридата Евпатора с престола и превратить Понт в сатрапию Каппадокии?
– Путь был слишком долог и труден, – проговорил царь, обращаясь к своему кузену Архелаю. – Я не склонюсь перед римлянами!
И действительно, путь был долгим и трудным, и начался от самого его рождения, поскольку он был младшим сыном царя Митридата V и его сестры и жены Лаодики. Родившись в год таинственной смерти Сципиона Эмилиана, Митридат по прозвищу Евпатор имел брата, который был на два года старше его, названного Митридатом Крестосом – помазанным на царство. Царь-отец мечтал о расширении пределов Понта за счет любых соседей, но предпочтительно за счет Вифинии, самого давнего и упорного врага его государства.
Сперва представлялось, что Понт оставит за собой наименование «друга и союзника» римского народа, заслуженное царем Митридатом IV, оказавшим помощь пергамскому царю Атталу II в его борьбе с вифинским царем Прусием. Митридат V какое-то время оставался верен этому союзу, отправляя подкрепление римским войскам в Третьей Пунической войне против Карфагена, а также сражаясь с наследниками пергамского царя Аттала, не пожелавшими выполнить его завещание, по которому все его царство отходило Риму. Но потом Митридат V заполучил Фригию, заплатив римскому проконсулу[57] в Малой Азии Манию Аквилию сумму в золоте, уместившуюся в его кошельке. Это привело к тому, что Понт лишился наименования «друга и союзника», и с тех пор Рим и Понт враждовали, чему способствовала хитрая политика вифинского царя Никомеда и происки сенаторов – противников Аквилия в самом Риме.
Невзирая на противодействие Рима и Вифинии, Митридат V продолжал свою завоевательскую политику: он завлек в свои сети Галатию, а затем добился титула наследника всей Пафлагонии. Однако сестра и жена интриговала против брата и супруга, вынашивая мечту править Понтом самостоятельно. Когда Митридату Евпатору исполнилось девять лет – в то время царский двор находился в Амазее, – царица Лаодика умертвила мужа и брата и усадила на трон одиннадцатилетнего Митридата Крестоса. Сама она, разумеется, стала при нем регентшей. Взамен на обещанные Вифинией гарантии незыблемости пределов самого Понта царица отказалась от претензий своего царства на владение Пафлагонией и ушла из Галатии.
Совсем скоро после произведенного матерью переворота Митридат Евпатор, которому тогда еще не исполнилось и десяти, бежал из Амазеи, убежденный, что и его ждет смерть: ведь он, в отличие от медлительного и послушного братца Крестоса, слишком напоминал матери убиенного супруга, о чем она все чаще распространялась. Мальчик, оставшись в полном одиночестве, направился не в Рим и не ко двору соседнего монарха, а в горы на востоке Понта, где не стал скрывать от местных жителей, кто он такой, хоть и упросил их никому не открывать его секрета. Испуганные и одновременно польщенные, местные жители прониклись любовью к члену царской династии, нашедшему убежище в их глуши, и фанатически оберегали его. Перемещаясь из деревни в деревню, юный принц узнал свою страну так хорошо, как не знал ее ни один отпрыск царственной фамилии; он забирался туда, где цивилизации было очень мало или не было вовсе. Летом он бывал предоставлен самому себе, охотясь на медведей и львов, чем завоевал у невежественных
