– Война окончена, а он является консулом, – терпеливо объяснил отец. – Я думаю, что сенату хотелось бы увидеть его тело. Сын мой, займись всеми приготовлениями, а Дамассип будет эскортировать тело.
Все было сделано с максимальной быстротой. Помпей Страбон послал курьера на общее собрание сената, а затем доставил Квинта Помпея Руфа в Гостилиевую курию.
Никакие объяснения не предусматривались, кроме того, что Дамассип должен был сказать лично – и все свелось только к сообщению о том, что армия Помпея Страбона не пожелала иметь другого командира. Сенату было вручено послание. Гней Помпей Страбон скромно спрашивал: если его преемник мертв, то должен ли он это понимать так, что сохраняет свое командование на севере?
Сулла читал письмо, присланное ему лично от Помпея Страбона, в одиночестве.
«Ну, Луций Корнелий, не правда ли, это печальное дело? Я боюсь, что моя армия не скажет, кто сделал это, и не могу наказывать четыре славных легиона за то, что совершили тридцать или сорок человек. Мои центурионы сбиты с толку. Остается еще мой сын, который находится в прекрасных отношениях с рядовыми, а потому лучше всех бывает осведомлен о происходящем. Но в целом, это, безусловно, моя вина. Я только не представлял, насколько сильно любят меня мои люди. Кроме того, Квинт Помпей был пиценом. Я не думал, что они хоть немного его знали.
В любом случае я надеюсь, что сенат во всем разберется и сохранит за мной главное командование на севере. Если мои люди не одобряют пицена, они тем более не одобрят никого чужого, не так ли? Мы, северяне, немного грубы.
Я хотел бы пожелать тебе успеха во всех твоих делах, Луций Корнелий. Ты блестяще используешь испытанные методы, но делаешь это очень своеобразно. У тебя можно учиться. Знай, что ты можешь рассчитывать на мою полную поддержку, и не стесняйся давать мне знать, в чем еще я могу быть тебе полезен.»
Сулла засмеялся и сжег письмо, содержавшее одно из немногих ободряющих известий, которые он получил за последнее время. То, что Рим не будет обрадован его изменениями в законодательстве, Сулла знал наверняка; особенно это касалось плебейской ассамблеи, в которую недавно были избраны десять новых членов. Каждый из них был противником Суллы и поддерживал Сульпиция; среди них были Гай Милоний, Гай Папирий Карбон Арвина, Публий Магий, Марк Вергилий, Марк Марий Гратидиан (усыновленный племянник Гая Мария), и не кто иной, как Квинт Серторий. Когда Сулла узнал, что Серторий выставил свою кандидатуру, он послал его предупредить, чтобы тот не делал этого, если желает себе добра. Но Серторий решил проигнорировать его предупреждение, спокойно заявив, что в нынешние времена для государства уже не имеет особого значения, кто будет избран трибуном плебса.
Получив этот тревожный сигнал, Сулла понял, что он должен обеспечить избрание очень консервативных курульных магистратов, обоих консулов и шести преторов, которые должны будут стать горячими сторонниками «законов Корнелия». С квесторами было легко. Все они были или восстановленными в своих правах сенаторами или молодыми людьми из сенаторских фамилий, так что на них можно было положиться в том отношении, что они поддержат власть сената. Кстати, среди них был и Луций Лициний Лукулл, фактически второй по рангу человек в команде Суллы.
Разумеется, одним из кандидатов в консулы должен стать собственный племянник Суллы Луций Нонний, который до этого два года был претором и который не станет грешить против дяди, если будет избран. К сожалению, он был ничем не примечательным человеком, а потому не мог рассчитывать на какие-либо чувства или восторги избирателей. Его выдвижение кандидатом произошло благодаря сестре, о которой сам Сулла почти забыл, – так мало в нем было родственных чувств. Когда она периодически приезжала и останавливалась в Риме, он никогда не испытывал желания повидаться с ней. Теперь все изменилось – счастливая Далматика ни минуты не сидела на месте, торопясь сделать все, что она, как гостеприимная и терпеливая жена, должна была делать. Именно она присматривала за его сестрой и унылым Луцием Ноннием, надеясь, что он вскоре станет консулом.
Два других кандидата в консулы были более привлекательны. Бывший легат Помпея Страбона, Гней Октавий Рузон определенно был сторонником Суллы и, кроме того, у него, вероятно, имелись указания от Помпея Сервилия Ватии – плебейского Сервилия, но из прекрасной старинной фамилии, о нем хорошо отзывались представители первого сословия. К тому же, он имел внушительный список своих военных заслуг, что высоко ценилось в глазах избирателей.
Тем не менее имелся и еще один кандидат, который беспокоил Суллу больше всего, особенно потому, что он был выдвинут именно первым сословием и был рьяным поборником сенаторских привилегий и прерогатив всадников, причем как писаных, так и неписаных. Луций Корнелий Цинна был патрицием из одного рода с Суллой, его женой была Анния, он имел блестящий послужной военный список и был хорошо известен как оратор и адвокат. Но Сулла знал, что Цинна был определенным образом связан с Гаем Марием, вероятно, даже Марий просто купил его. Как и у многих других сенаторов, несколько месяцев назад его финансовое положение было весьма шатким, однако, когда сенаторов стали изгонять за долги, у Цинны вдруг обнаружился очень пухлый кошелек. «Да, конечно, куплен», – мрачно думал Сулла. Как все-таки умен Гай Марий! Разумеется, все было сделано через молодого Гая Мария, как и в случае убийства консула Катона. В прежние времена, Сулла усомнился бы в том, что Цинну можно купить, он не производил подобного впечатления – и это была одна из причин, почему он выбран избирателями из первого класса. Но теперь, когда времена были тяжелые, и всеобщий развал принимал угрожающие размеры, многие из высоко принципиальных прежде людей могли позволить себе быть купленными. Особенно, если этот высокопринципиальный человек полагал, что изменение его статуса не поведет к изменению его принципов.
Мало того, что его беспокоили выборы в куриях, Сулла знал также, что его армии надоело оккупировать Рим. Солдаты хотели идти на Восток воевать против Митридата и не понимали причин, по которым их полководец засиделся в Риме. Начало также ощущаться возрастающее сопротивление населения их дальнейшему пребыванию в городе и не столько потому, что сократилось количество продуктов, постелей и женщин, сколько потому, что те, кто никогда не мирился с присутствием солдат, теперь осмеливались мстить, выливая содержимое своих ночных горшков из окон на злополучные солдатские головы.
Имей Сулла твердое желание дать взятку, он мог бы добиться успеха на куриальных выборах, поскольку обстановка была подходящей для обильного взяточничества. Но ни для кого и ни для чего он не соглашался пожертвовать частью своих, и без того скромных, запасов золота. Помпею Страбону позволили оплачивать собственные легионы, Гаю Марию заявить, что он готов делать то же самое, но Сулла считал, что оплачивать счета – это обязанность Рима. Если бы Помпей Руф был еще жив, Сулла мог бы позаимствовать деньги у этого богатого пицена, однако он не подумал об этом прежде, чем послал его на смерть.
«Мои планы превосходны, но их исполнение весьма опасно, – думал он. – Этот жалкий город переполнен людьми, у которых есть собственное мнение, и все они намерены добиваться того, чего хотят. Почему же никто из них не видит, насколько разумны и правильны мои намерения? И как может человек получить достаточно власти, чтобы его планы оказались ненарушенными? Человек с идеалами и принципами – причина гибели мира!»
