Жестокость, с которой ты растоптал Глафиру? То, как ты насмехался над человечностью Теодосия и Велизара? Тиранию, которой ты меня мучил? Твою грубость, попытку напугать меня разводом? Скажи мне,, скажи, что человеческого сохранилось в тебе, чтобы я могла по-прежнему быть твоей женой? Нет! Я ничего не вижу! Ты убил мою любовь! Оставаться с тобой без любви подло! (После паузы.) О, не гляди на меня так трагично! Сейчас ты страдаешь, по это пройдет! Твоя боль вызвана только рефлексами, только привычкой, только привязанностью к моему телу! Через полчаса ты снова спокойно займешься микроскопом! А сейчас – прощай! Я ухожу! (Ане.) До свидания, Ана! Если захочешь повидаться – я у мамы!
Мария стремительно выходит в переднюю. Петринский бросается за ней. За сценой слышится его голос, он звучит умоляюще и постепенно затихает: «Мария! Мария! Мария!» Через некоторое время Петринский возвращается опечаленный, беспомощно падает на стул, сникает и хватается за голову руками. Ана встает с кресла, медленно приближается к Петринскому и кладет руку ему на плечо.
Ана (тихо и сочувственно). И твоя драма, Харалампий, серьезна! Ты искал красоту в мире торгашей, но тот мир наполнил твою душу лишь скукой, иронией и неверием в людей!
Петринский (вздрагивает и сердито поднимает голову). Какие торгаши! Ты о Глафире говоришь?
Ана (кротко и печально, после долгой паузы). Нет! Я говорю не о Глафире! Хотя и она заслуживала многого, во всяком случае когда-то! Но, вместо того чтобы полюбить ее тогда, ты ее возненавидел, унизил и искалечил!
Петринский (нервно). Не говори мне о ней! (Глубоко вздыхая.) Единственная женщина, которую я любил, – это Мария! (Сжимает кулаки и с трагическим видом ими потрясает.) Я хотел ее сохранить! Потому так и вышло! Ана. Но ты вел себя с ней грубо! Для женщины нашего мира рабство неприемлемо!
Петринский (глухо, с надеждой). Может быть, она еще подумает и вернется.
Ана. Нет! Она не вернется! Ты не допускаешь, что у Женщины может быть гордость, может быть достоинство, и это твоя главная ошибка. Это недостаток, воспитанный в тебе миром, где все… даже любовь… можно было купить!
Петринский (внезапно встает и начинает медленно ходить по холлу). Тяжело мне, Ана! Дрожь пробирает, как будто то, что случилось с нами в последние дни, подвело меня к порогу вечности! Я боюсь прошлого, одиночества, старости, которая не за горами! Я боюсь даже знаний, которые накопил!
Ана. Это потому, что твои знания никогда не помогали тебе понять людей! Ты любил науку, но только как игру ума! Стал превосходным хирургом, но в больных видел только клиентов или подопытных животных! Симпатизировал коммунистам, но отказался бороться вместе с ними! Женился на Марии, но не сделал ни малейшего усилия, чтобы ее понять! Ты жил только собой и для себя! А в этом тоже виноват тот мир, который позволил тебе сделать Глафиру своей любовницей, который заставил Глафиру обмануть Велизара, а у меня отнял Теодосия.
Петринский (размышляя). Да! Тот мир был действительно болен. Может быть, именно поэтому я искал какого-то нравственного облегчения в дружбе с Теодосием и тобой!
Ана. Мы уничтожили тот мир, но его труп разлагается и еще отравляет нас своим зловонием.
Петринский (мрачно). Может, и я частица этого разлагающегося трупа?
Ана (бодро). Нет, Харалампий! Ты – нет! Ты еще многое способен сделать для счастья других! Поверь мне! В нашем возрасте это единственное, что может наполнить жизнь смыслом и радостью. Из горечи прошлого, из научных знаний, из мудрости твоих лет… в тебе появится новый человек!
Петринский (с неискоренимой иронией в голосе). Да, конечно! Усталый и грустный старый человек! (Смеется.)
Ана. Человек как феникс, Харалампий! Он может возродиться из пепла.
Петринский останавливается и смотрит на Ану с изумлением, словно она указала ему какой то новый путь.
Занавес 
