Тень мелькнула и растворилась в сиянии западного светила.
Нидхёгг долго молчал, а затем, изогнув шею, обратился к Видгару:
– К чему медлить? Сейчас ночь, и опасность Трём Мирам уже не грозит... Да, конечно, Междумирье изменило этой ночью свой облик, и я вижу, как воды Мёртвых Морей заполняют то пространство, что некогда именовалось Огненными Болотами, как сгинули в Огне леса на западе края Трёх Рек... Альвхейм сейчас уже далеко не тот, каким был до дня, когда пробудился Нидавеллир, но у альвов достаточно Силы, чтобы возродить к жизни свои кущи. Пускай огромные земли на юге стали непригодными к жизни, но я уверен, что Междумирье быстро залечит свои раны и Сила Нидхёгга для этого не понадобится... Отпусти меня, смертный...
Действуя скорее по наитию, нежели используя твёрдое знание, Видгар вынул меч и, подойдя к Трудхейму, чёткой тенью выделявшемуся на фоне окна, опустил его остриё в воду. Сила облекла его в свет, Чаша зардела золотым, и, наконец, клинок, напитавшись Силой Трудхейма, запламенел. По лезвию пробежали красные искры, сталь меча полыхнула синевой, и, подняв оружие перед собой, человек взглянул на Великого Духа.
– Где ты хочешь найти свой новый дом, скажи?
– Мне всё равно, – раздался бас Нидхёгга. – Выбери сам!
Видгар коснулся левой рукой Трудхейма, недолго постоял с серьёзным выражением на лице, а потом неожиданно размахнулся и ударил мечом по каменной стене зала...
– Интересно... – буркнул пристально наблюдавший за ним Локи. – Очень интересно!..
Дуга, описанная в воздухе остриём клинка, засветилась в воздухе розовым, упавшие с железа водяные брызги обратились в неслыханной красы пятна огня, разъедающие гранит Красного Замка, и, наконец, камень расступился, образовав высокую полукруглую арку, за которой простёрся новый мир...
Проход выводил в каменистую, освещённую низко стоящей оранжевой звездой долину, за которой виднелись зубцы гор со снежными шлемами на вершинах. Бурная речка перекатывалась через многочисленные пороги, её берега, заросшие густым зелёным кустарником, были сложены из бурого камня, покрытого влажным от брызг мхом...
– На Норвегию немного похоже... – зачарованно глядя в проход меж мирами, произнёс Торир.
– Пусть так, – согласился Нидхёгг и неожиданно повернулся к Гюллиру: – Эй, драконыш, пойдём со мной! Ты не будешь об этом жалеть!
Гюллир, оторопев, аж присел на задние лапы и обвёл взглядом людей. Он не хотел их покидать.
– Иди! – подбодрил его Видгар. – С нами, в Мидгард, тебе всё равно нельзя, а оставаться в Междумирье ты не захочешь, я полагаю! Удачи тебе, Гюллир!
Внезапно решившись, медный дракон нырнул в начавшую сужаться арку и догнал Нидхёгга, уже шествовавшего по камням своего мира. А когда щель начала затягиваться туманной плёнкой, Нидхёгг обернулся к людям, и ветер донёс его слова:
– Прощайте! А впрочем, нет – до свидания! Трудхейм у вас, а Видгар знает, где меня найти...
И перед глазами отца Целестина и остальных вновь воздвиглась тёмная каменная плита.
– Ой, Синир! – воскликнула Сигню. – Он... Он ушёл с ними!
Монах вздохнул и погладил девушку по голове.
– Не думаю, что ему будет там плохо... Но жить в мире, населённом одними драконами и кошками, я всё равно не хотел бы! – Отец Целестин уставился на Видгара, который снова опустил меч в Трудхейм.
– Ну а сейчас что? В Вадхейм?
– Нет, – последовал ответ. – К «Звезде Запада», в посёлок Атли, сына Хейдрека Рыжебородого. Эй, Гуннар, возьми Чашу, только ради всех богов Асгарда не урони...
...Возле бревенчатой ограды на пеньке сидела женщина – высокая и дородная и, против обыкновения своего, облаченная в мужскую одежду, под которой угадывалась кольчуга. Отец Целестин, шедший вслед за конунгом, сощурил глаза, пытаясь рассмотреть в предутренней темноте её лицо, но громыхнувший бас – громкий и глубокий – развеял все сомнения:
– Ребята, ну наконец-то! Старая Гёндуль аж извелась вся, вас дожидаясь! Надеюсь, Гуннара в этом Междумирье вы не потеряли?!
Эпилог
Весь день шестого октября 851 года по христианскому исчислению отец Целестин провёл у себя в домике, что стоял в двух сотнях шагов от берега Вадхейм-фьорда, занимаясь делами, которые было необходимо завершить к вечеру.
Когда дорожный мешок был собран, золото и серебро, полученное от Торира, пересчитано и надёжно упрятано в кошели, библиотека приведена в полнейший порядок – ряды почти неподъёмных фолиантов выстроились на сколоченных из грубых толстых досок полках, – монах решил, что сейчас самое время внести последние строки в хронику, описывающую его житие в Вадхейме с 843 года, равно как и все события, вместившиеся в последние месяцы, начиная с декабрьского рождественского утра, когда Хельги Старый призвал к себе толстяка ромея, чтобы поведать тому странную и вызывающую недоверие историю о разделении Миров и потомках Аталгарда.
Отец Целестин положил на стойку прошитую кожаными ремешками кипу исписанных пергаментных листов, поставил в пределах досягаемости кувшин с ячменным пивом (уже наполовину опустошённый) и, обмакнув в чёрную краску писало, задумался.
Собственно, о чём писать-то? Уже давно, с первых чисел сентября, когда «Звезда Запада» под восторженные вопли собравшихся в гавани Вадхейма людей ткнулась форштевнем в прибрежный песок и монах сошёл на твёрдую и, можно сказать, родную землю, книга исправно пополнялась тщательно переписанными из дорожного дневника историями о хождении конунга Торира и его спутников за океан, а затем и в Мир Соседний. Монах, ухмыляясь, представлял, какое впечатление могут произвести его хроники на римских или константинопольских епископов, и просто наяву видел их скривившиеся физиономии, когда образованные и умудрённые пастыри прочтут хоть страницу, буде рукопись попадёт к ним в руки...
Вообще-то отец Целестин поначалу счёл, что приключения окончены в ту самую ночь, когда, уйдя из Междумирья, отряд оказался у бревенчатых стен поселения Атли Хейдрексона, но его чаяниям сбыться не пришлось, ибо первой, кто встретил прошедших сквозь пространство меж мирами людей, была Гёндуль. Валькирию, как выяснилось, оставили на побережье океана боги Асгарда, дабы, в случае чего, она охранила посёлок от беды. Однако ни Вендихо, в чьих владениях устроились ушедшие из Скандинавии норманны, ни дикари беспокоить городище не стали, а Гёндуль, отлично поладив с Атли-хёвдингом, бестревожно жила в его доме, присматривая заодно за вадхеймскими хирдманами, которых приняли честь по чести – сам Аса-Top приходил к Атли и говорил о них...
Дружина, увидев, что конунг Торир со товарищи вернулся невесть откуда (было мнение, что аж из самого Утгарда!), на радостях перепилась, ибо пир не замедлил состояться, а хёвдинг, наслышанный об особом расположении богов к конунгу Вадхейма, принял его как брата и огорчился, когда Торир сказал, что его кораблю надо возвращаться домой. Между прочим, отец Целестин полагал, что обратный путь будет скор и лёгок – Трудхейм как-никак лежал в холщовом мешке в трюме корабля, и стоило Ториру с Видгаром захотеть... Они и сами начали подумывать о такой возможности, но Локи (не пожелавший так скоро покидать бывших попутчиков) отговорил, сказав, что лучше бы никто не знал о вещи, которая нынче находится в руках потомка ярла Элиндинга. Тем более, намекнул он, скоро ей ещё предстоит вновь показать свою Силу. Монах начал было догадываться, что именно Лофт хотел этим сказать, но виду не подал.
Обратная дорога была трудной и заняла, почитай, полтора месяца. Остановились только один раз, у южных берегов Исландии, – пополнить запас воды да отдохнуть пару дней. Кнорр пристал у мыса с устрашающе-непроизносимым названием Ингоульвсхёвди, ибо Олаф и Видгар углядели поднимавшиеся в небо дымки очагов. Быстро выяснилось, что жили тут никакие не норманны, а ирландские монахи, которые приняли дружину Торира настороженно, опасаясь, что норвежские дикари явились за тем, за чем обычно, – то есть грабить и убивать. Единственный, кто был просто счастлив от этой встречи, был, конечно же, отец Целестин, а монахи ордена святого Патрика успокоились, видя, что среди бородатых язычников находится собрат по духу, да и сами викинги настроены вполне дружелюбно.
Отец Целестин мигом нашёл среди благочестивой ирландской братии рукоположенного священника – им оказался приор обители, – затащил его в храм и впервые за десять лет прошёл через таинство исповеди. О чём велась беседа и в каких грехах каялся блудный сын бенедиктинского ордена – осталось известно только
