чем мы спорим, ясно. А вот какой будет заклад?
– Моя доля добычи, что взяли у замбулийских купцов, - предложил Конан, но хан лишь скривился.
– Какая там добыча? Вино мы выпьем вместе, а от шерсти доход невелик. Вот если ты поставишь коня…
– Моего коня? Кром, ты хочешь слишком многого!
– А почему? Ты ведь сказал, что пятьсот всадников не помеха, главное договориться с девушкой. Ну, а с ней ты договоришься. Какая женщина не захочет сменять старого облезлого козла на молодого льва!
Тут Сиявуш хихикнула, и хан, дернув левый ус, окатил ее ледяным взглядом. Конан тоже посмотрел на черноокую шангарку, призадумался, насупился, но потом согласно кивнул.
– Ладно, пусть будет конь. - Все равно ты его не получишь. Ну, а твой заклад?
– Я ставлю осла. Любого из десятка лучших. Из тех, что могут покрывать двадцать ослиц за день. Сам выберешь!
– Осла? - скривившись, протянул киммериец. - Ты что, смеешься надо мной, приятель? Осла против боевого туранского жеребца! Чего захотел! Чтоб Нергал тобой подавился!
– Любой из моих ослов - великое сокровище, - терпеливо пояснил Сибарра. - Ослы наши известны и в Заморе, и в Туране, и в Хаурае. Те, что я держу на племя, стоят подороже твоего жеребца. К тому же в них живут духи предков!
– На кой мне сдались твои предки? Лучше скажи, сколько потянет осел в звонкой монете?
– Племенной - а их узнают по темному ремню вдоль хребта и большим зубам - стоит не меньше двух сотен золотых.
– Туранских монет? - уточнил Конан. - Золотые иной чеканки весили вдвое-втрое меньше.
– Туранских, каких же еще!
Киммериец исподлобья осмотрел Сибарру Клама. Он был не так пьян и не столь прост, как можно было бы подумать, взглянув на его лицо с варварскими резкими чертами, а мощные плечи и грудь, на которой улеглась бы черная пантера. Варвар, да; разбойник, воин, лихой рубака, но себе на уме. Жизнь приучила его к недоверчивости; и, ожидая от него скорее худшего, чем лучшего, Конан был подозрителен и осторожен. Несмотря на туман опьянения, он сохранил здравый смыл, который сейчас подсказывал, что разговор о наложнице Бро Иутина, хиршского хана, затеян Сибаррой не без умысла. Умысел этот киммериец видел ясно, как свою ладонь: так или, иначе компаньон подбирался к его жеребцу. К серому Змею в белых яблоках!
Однако сказанного слова не поймаешь и не вернешь. С другой стороны, чудо-осел ценой в двести золотых тоже был бы неплохим приобретением; вся доля Конана от налета на замбулийский караван не составляла и четверти этой суммы. Имелось еще и третье соображение, связанное с чаровницей Сиявуш, прекрасной шангаркой. Конан намеревался слегка подразнить ее; он пробыл у Сибарры бел малого месяц и полагал, что за это время юная супруга хана могла бы найти случай, чтоб встретиться наедине. А раз не нашла, значит, не сумела решиться, и надо подтолкнуть ее. Великий Митра! Ревность порою творит чудеса и с мужчинами, и с женщинами!
Прокрутив в голове все эти соображения, он положил руку на свой меч и сказал:
– Принято! Клянусь, что ты получишь Змея, коль наложница Бро, хиршского козла, мне не уступит. Но если я с ней слажу, то выберу лучшего из твоих ослов, с самым широким ремнем вдоль хребта и с самыми здоровенными зубами. И сделаю с ним все, что захочу: продам, сдеру шкуру на барабан или засуну Нергалу в задницу.
– Принято! - подтвердил Сибарра Клам и торжественным жестом коснулся стопки ветхих ослиных кож. - Я тоже клянусь духами предков, что так и будет. Сладишь дело с этой стигийкой или шемиткой - и лучший осел твой! И пусть поразит меня Сет и Митра, все черные и светлые боги, если я отступлю от сказанного!
– Смотри, приятель! - пообещал Конан, оглаживая рукоять меча. - Обманешь - усы под коленями завяжу!
Хан ничего не ответил, лишь сверкнул глазами, то ли насмешкой, то ли с возмущением.
Где-то неподалеку от шатра заржал Змей, и по губам Сибарры скользнула улыбка собственника. Затем он кивнул прекрасной Сиявуш, и та поспешила наполнить опустевшие чаши.
Следующим утром, едва над степью занялась заря, Конан выехал на восток. Там, среди холмов, у самой туранской границы, кочевал старый Бро Иутин с детьми своими, черными хиршами. Земли его и пастбища считались из лучших; трава там была сочнее, у подножий курганов часто попадались ручьи и небольшие озерца, кое-где кустарник годившийся для костров, и повсюду в изобилии паслись дикие козы. Ни один из кочевых кланов не мог отнять эти угодья у хана Бро, так как владел он ими по праву сильного, что в любой момент подтвердили бы пятьсот всадников на вороных конях, с тугими луками и колчанами, полными стрел.
Но Конан подбираясь к землям хиршей, думал не столько об этих воителях и предстоящем деле, сколько о стенах Шадизара и башнях Аренджуна. Уже целую луну он провел в дикой степи, прибившись к людям Сибарры Клама, и начинал тосковать по шуму и блеску больших городов. Он очутился здесь не по своей воле, но, скорее, по необходимости и принуждению. За пару лет, проведенных в заморанских пределах, слава его выросла многократно; не было разбойника, грабителя и вора, который мог бы соперничать с молодым киммерийцем в открытом ли бою, в тайном ли хищении, в налетах на караваны, на дома и усадьбы богатых купцов и знатных нобилей. Числились за Конаном и другие дела, куда опасней грабежа или разбоя: доводилось ему меряться силой с темными магами и могущественными жрецами, способными взглядом обратить человека в прах. Но меч киммерийца был быстрее колдовских взглядов и заклятий так что прахом он не стал к великому сожалению заморанского властелина, пытавшегося навести порядок в своих владениях.
Впрочем, сей владыка делал, что мог, и в последние месяцы, после нескольких дерзких налетов, Конана выслеживали по всей Заморе, от Карпашских гор до границ с Тураном. Поразмыслив, киммериец счел за благо удалиться, по крайней мере, на время, пока не утихнут страсти и ока пыл ищеек, стражей и солдат не подернется пеплом привычной лени. Ему, однако, не хотелось перебираться в Коринфию, Офир или Коф, а потому он решил поискать убежища в тех местах, где люди не подчинялись никому, кроме своих ханов и зову собственной выгоды. Так он и очутился на засушливой равнине к югу от Аренджуна, среди разбойных степных племен и ослиных стад. И то, и другое, и третье ему уже порядком надоело.
Он подумывал о том, чтобы отправиться в Туран. Там, у реки Ильбарс, и на побережье моря Вилайет, стояли великие города Акит, Самарра, Аграпур, Шангара, Хоарезм; там, по слухам, правил щедрый король, нуждавшийся в мечах и воинском искусстве наемников; там рекой лилось вино, звенело золото, плясали на площадях полунагие танцовщицы, караваны верблюдов, раскачивая драгоценный груз, входили в городские ворота, тянулись к огромным шумным базарам; там, в морских просторах, плыли пузатые торговые барки, пиратские галеры под черными парусами и юркие суденышки контрабандистов. Все это и многое другое соблазняло Конана; вдобавок он чувствовал, что взрослеет, вырастая из прежней шкуры грабителя и вора подобно дитю, которому сделались тесны прежние одежды. В Туране он мог бы заняться воинским ремеслом и - то знает! - стать гвардейцем туранского владыки или даже капитаном наемников. Великий Митра и грозный Кром! Война могла принести не меньше денег, чем грабеж торговых караванов; война могла осчастливить удачей и почестями, настоящими почестями, а не сомнительной славой лучшего из шадизарских воров.
Единственным, что удерживало Конана кочевых шатрах Сибарры, была темноокая Сиявуш. Пожалуй, он не стал бы утверждать, что пленился ею с первой встречи раз и навсегда, до самых Серых Равнин; дело скорей заключалось в принципе, в упрямом желании добиться своего. Но, быть может, размышлял Конан, наложница старого Бро, эта шемитка или зингарка, окажется еще лучше Сиявуш? И, овладев ею, он забудет о гибком стане и полных грудях шангарки? А, забыв, уедет все-таки в Туран? В конце концов, велика ли разница, переспать ли с женщиной хана гизов или хана хиршей?
Так он раздумывал, строя планы на будущее и нимало не сомневаясь, что под покровом темноты проберется в шатер наложницы Бро Иутина, охраняй ее хоть тысяча всадников. Конь его, широкогрудый серый Змей, тем временем одолевал за три вздоха расстояние броска копья, неутомимо перебирая крепкими ногами, и мало-помалу вид степи начал меняться. Травы сделались зеленей, холмы выше, в воздухе ощущался запах воды, а свежий ветерок доносил козлиное блеянье. Оглядевшись, Конан понял, что
