Выходит, коли б эта мразь скатила на нас камни, то и кони, и головы здорово бы попортились… - прервав свои размышления, киммериец жадно впился зубами в сухую лепешку, которую он держал в руке.
Немедленного ответа со стороны Джалай-Арта не последовало, потому что в этот момент он был занят тем же самым, с удивительной быстротой поглощая свою порцию хлеба.
– Ну, хорошо, - согласился он наконец, перестав жевать, - насчет наших голов я спорить не стану. Но зачем этим вонючим выродкам наши кони? По горам с ними не полазаешь… Конечно, можно их продать, но я никогда не слышал, чтоб яги с кем-либо торговали.
– Угм! - Конан сыто рыгнул и ткнул в сторону собеседника кулаком. - Зачем продавать то, что можно потребить на месте?
– Потребить? Это как - потребить? - удивленно переспросил десятник.
– А очень просто, - ответил варвар, откинувшись на высокую луку седла, - разрубить, пожарить и сожрать. Я сам не раз так делал.
– Сожрать? Коней? - Джалай-Арт смотрел на Конана с явным ужасом, но того это лишь забавляло… - Как? такой грех перед ликом Митры! И что же… - десятник наклонился и ласково похлопал по боку своего тонконогого чалого скакуна, - и моего Аккаля тоже… съесть? - последние слова он произнес с явной дрожью в голосе.
– Конечно. И твоего, и моего, и всех остальных! Приличной дичи в этих горах нет, здесь и трава-то толком не растет, а потому что ж еще делать голодным ягам? Что, если уж очень хочется отведать мясца? - ухмыльнулся Конан. Он-то прекрасно знал, что любой туранец в голодных краях скорее съест собственную руку, чем дотронется до своего коня. Впрочем, и до чужого тоже.
– Ах вот как! - гневно воскликнул Джалай-Арт. - Теперь я все понял! Значит, этим пожирателям грязи мало козлов да баранов? теперь им еще коней подавай? Или всех баранов они перевели на вонючие шкуры?
– Туранцы почитают своих коней, - рассудительно произнес Конан, - а яги - своих баранов. Так что эти вонючие шкуры для них - огромное богатство! Ведь их содрали с самых сильных, самых мудрых, самых удачливых баранов - тех, кто доживает до старости…
– Тогда надо вернуться и сжечь эти шкуры, пока яги не вошли в ущелье и не обрели опять свои сокровища! - злобно выкрикнул Джалай-Арт.
– Не трудись, - покачал головой Конан. - Сегодня удача от них отвернулась, и надеюсь, что надолго. Ни один яг больше не оденет несчастливую шкуру, пробитую нашей стрелой. - Он помолчал и добавил: - Ну, теперь ты понял, почему яги не стали сбрасывать на нас камни?
– Все равно не понял, господин, - угрюмо отозвался Джалай-Арт. - Что за разница, в каком виде они получат наших коней - живыми или дохлыми?
– О, Кром! - вздохнул Конан. - Никогда не стать тебе хорошим командиром, Джалай, ибо видишь ты не дальше собственного носа. Что ж они, по-твоему, должны на спинах волочь эти конские туши до своих деревень?
Джалай-Арт замолчал и насупился; видно, представлял себе плотоядно ухмылявшихся ягов, волокущих по скалам разрубленную на куски тушу его жеребца.
– Что в самом деле скверно, - сказал он наконец, - так то, что нам пришлось бросить снаряжение и большую часть припасов. Я понимаю, с таким грузом мы б далеко не ушли, но в этих проклятых горах в самом деле не водится никакой дичи. Так что, - Джалай-Арт показал взглядом на остаток лепешки, которую киммериец все еще сжимал в кулаке, - придется нам обойтись без мяса…
Конан в ответ только печально вздохнул.
– Кром! Что ж, перебьемся, - заметил он. - Надеюсь, завтра нам удастся проскользнуть за перевал, а там рукой подать до туранских границ, - стянув шлем, Конан рассеяно пригладил свою всколоченную черную гриву. - А коль мы не успеем удрать, то смерть от голода нам не грозит - яги нас догонят и прикончат. Вместе с лошадьми!
– Но стоит ли из-за этого отказываться от куска мяса на ужин? - Джалай-Арт внезапно перешел на заговорщицкий тон. - Скажи, ты готов попробовать запеченную на угольях ворону? Только я и ты, мой господин - никто из наших голодных дерьмоедов ничего не узнает…
Десятник неспешно вытянул из колчана стрелу, и только сейчас Конан разглядел, куда он собирается стрелять.
– Знаешь, капитан, - продолжал откровенничать Джалай-Арт, натягивая тетиву, - когда я совсем мальчишкой служил у старого князя в Хауране, в голодные годы я этих ворон едал сотнями…
Однако Конан молча положил тяжелую ладонь на плечо Джалай-Арта, заставив туранца опустить лук.
– Ты что же, господин, - переспросил удивленный десятник, - не хочешь, чтобы я подстрелил эту ворону?
– Ворона, а не ворону. И ты не будешь стрелять в него, - Конан внимательно посмотрел на огромную птицу, облюбовавшую валун чуть в стороне от тропы.
– Мой народ, - сказал он серьезно, - верит, что вороны - птицы Крома, и поэтому мы никогда не обижаем их. Для тебя, туранца, священны кони, а для меня - вороны, и пусть этот летит с миром. Вороны - мудрые птицы, Джалай-Арт!
Словно подтверждая слова киммерийца, огромный ворон пронзительно каркнул, расправил крылья и, спрыгнув с валуна, полетел вдоль ущелья, медленно набирая высоту.
Джалай-Арт оторопело наблюдал за ним, потом рассмеялся и спрятал лук.
– Ну и шутник же ты, господин мой! - произнес он. - Выходит, мы, туранцы, молимся на своих лошадей, яги - на баранов, а твой народ, безжалостные воины севера - на ворон? - Десятник вновь захохотал и похлопал своего скакуна по шее.
На этот раз Конан не нашелся, что сказать ему в ответ.
Перевал давался туранцам тяжело. Хоть к ночи число раненных поуменьшилось - двое из них умерли, не выдержав изматывающего перехода - нести остальных по заваленной каменными обломками извилистой горной тропе, да еще тянуть упиравшихся лошадей, было выше сил человеческих. Только черноволосый предводитель, казалось, не чувствовал ни голода, ни усталости. Словно на крыльях носился он вдоль растянувшегося цепью отряда, подбадривая тех, кто еще мог выдерживать заданный ритм, и подгоняя бранью отстающих. Однако с наступлением темноты, когда измотанные солдаты уже не ползли в гору, а скорее топтались на месте, Конану стало ясно, что без ночлега и ужина этот затяжной подъем окончательно доконает его людей. Сердито сдвинув брови, он приказал остановиться и разбить лагерь.
Ночью, за исключением того, что двое раненных туранцев, как уже говорилось выше, ушли на Серые Равнины, ничего особенного не случилось. Но когда с рассветом отряд снова тронулся в путь, Конану начало казаться, что его солдаты идут еще медленнее, чем вчерашним вечером. Теперь на них уже не действовали ни уговоры, ни угрозы - словно зомби, туранцы тащились в гору, механически переставляя ноги и время от времени подергивая удила бредущих в поводу коней.
Окажись они в этой холодной глуши одни, с этим еще можно было бы примириться; отряд потихоньку миновал бы перевал, после чего воины отогрелись бы на солнце, да и идти под гору уже гораздо легче. Но, вместе с первыми лучами встававшего из-за горы вершин светила, появились и яги. Конан убедился в этом собственными глазами, когда залез на высокий каменный столб в том месте, где взбегающая к перевалу тропа делала плавный поворот. Заметив, что с макушки выбранного им утеса хорошо просматривается нижняя часть тропинки, киммериец велел солдатам не ждать его, устроился на заснеженной скале и вперил взгляд в петлявшую меж серых каменных глыб коричневую ленту.
Как он и думал, за ночь горцы почти догнали их. Однако он не мог предположить, что такие толпы народа сумеют быстро и слажено продвигаться по узким горным тропам. Сидя в своем укрытии, Конан насчитал не менее трех сотен воинов, принадлежащих, как ему показалось, не одному, а сразу нескольким кланам. И хотя племена ягод нападали не только на подозрительных иноземцев, забредших на их территорию, но и грызлись друг с другом, на сей раз они выступили вместе. Вероятно, враждовавшие меж собой кланы объединились, чтобы отомстить дерзким чужакам, посмевшим ответить ударом на удар.
Конан слезал со скалы с упавшим сердцем. Если его отряд до полудня не успеет уйти за перевал, то яги сотрут в порошок горстку его обессиленных бойцов… сам-то он, понятное дело, ускользнет, ибо письмо
