Конечно, организовывать общество. Тайное – ух! Закрытую ложу последователей и продолжателей! Поточили мозжечки и придумали, что все мы – потомки литературных героев, литерная поросль, выкидыш урбанизма, высшая каста! Прикинь, что имеет в своей родословной какой-нибудь «голден бой»? Папа – председатель правления банка, жестковат и трусоват, таким уж время воспитало; дедушка – секретарь ЦК КПСС, герой войны, хранитель кошмаров века; прадедушка – знатный чекист, герой революции, убийца и мародер; прапрадед – тульский крестьянин, набожный, но дремучий. Дальше вглубь – сплошь крепостные да дворовые. Вот и вся родословная, точно по тексту известной песни – «был никем, стал всем». А я, если тебе интересно, осознала, что происхожу от древнеримского патриция, воспетого в стихотворении великого поэта. Чуешь ветер? Хорошая родословная – благородная порода.
– Чую. А смысл? Кроме сомнительного почесывания собственного эго?
– Это ты мне за «унылые будни» мстишь? Низко!.. А смысл – в одном приятном слове. На «б» начинается, на «е» заканчивается… Отгадывай!
– Биде? – я не ерничаю, просто не люблю «угадайки».
– Дурак! Бессмертие… Смысл в том, чтобы жить достойно своих литературных предков. Ух! Чтобы продолжать их дело. Чтобы они никогда не забылись… а значит, и не умерли. Никакого почесывания эго, сплошная ответственность.
– Я запутался. О чем ты сейчас?
– О том, что окружающая жизнь убога. Потребление, рефлексии, страх перед настоящим и будущим и оттого – еще большее потребление, бездумное, жадное. Мало? Стресс, подавленность, фобии, фрустрации, манипулирующее телевидение, манипулирующие политики, манипулирующие корпорации и, как жалкая попытка вырваться из этого кошмара, снова – потребление, потребление, потребление… Ты замечал что- нибудь подобное у героев романа «Три мушкетера»?
– Нет.
– То-то. А у героев Жюля Верна, Конан Дойла, Вальтера Скотта или – припозднившихся – Умберто Эко, Джона Фаулза, Патрика Зюскинда? Разве таким был Колен из «Пены дней»? Такими глазами смотрел на окружающий мир Алекс из «Заводного апельсина»? Айвенго, Беттередж, Холмс, Дик Сэнд? Я уж не говорю о сотнях астронавтов и ученых из научной фантастики. Чуешь ветер? Ну, не права ли я?
– Думаю… возможно.
– Перфэ-э-ктно! А ответь мне – какое главное свойство у настоящего героя хорошего романа?
– Не знаю… Никогда не задумывался.
– Главное, что он – герой. Он деятелен. Он совершает поступки и побеждает обстоятельства. И – созидает.
– Ну, это и кролику понятно…
– Кролику понятно, всем понятно, но не всеми принято. А мы для себя решили четко. Раз назвались «литерными», раз считаем себя настоящими потомками литературных героев, то и сами должны быть героями в этой жизни. Без страха, упрека и постмодернистской фиги в кармане. Ух! Мы решили, что должны превратить свою жизнь и жизнь окружающих в такой… литературный карнавал. Или – наоборот, совершить в нашей жизни поступки, достойные того, чтобы стать в будущем хорошей литературой. Это – главный критерий, по которому любой человек может оценить свою жизнь. Живешь ли ты так, что о твоей жизни мечтательный юноша может сложить чудесный роман? Или – проживаешь на повесть. Или – бытуешь на мелкий рассказик. А может – на очерк, на строчку в светской хронике… на абзац в колонке некрологов… Каждый решает сам.
– Ишь ты! – скептически пришепетываю, – Геро-о-ои… Революционеры?
– Обман зрения. Никаких революций, все движения, что начинаются со слова «революция», имеют обыкновение заканчиваться банальной поллюцией. В нашем случае – простой бытовой героизм. То есть – самое сложное, изо дня в день… Чуешь? Понимаешь теперь, какой путь мы увидели для себя? А ты говоришь «почесать эго»… Не стыдно?
– Стыдно. – Я вру, потому что мне не хочется ее расстраивать.
– Немножко, средне или очень?
– Средне, – мне не хочется еще больше ее обманывать. – А как же Слава к вам вписался? Хоть он – звезда, всего лишь в первом поколении, по всем понятиям должен был тусовать с «приподнятыми», «золотыми», «мажорами», не знаю, с кем там еще…
– Ух! Как тебе сказать? Да по зову сердца он вписался! – Анка заливисто хохочет, чтобы сгладить плакатное звучание вырвавшейся фразы. – А познакомились просто: у него был короткий роман с Илоной, она его подцепила после одного концерта, на спор.
– Роман с Илоной?
– А чему тут удивляться? Она у нас девушка видная. У Славки глаз на таких натаскан, он их старался не пропускать… Ну… и они его, по возможности…
– А как тогда с Белкой… Там… Ревности ни у кого не возникало?
– С Белкой у него вроде серьезно было. Знаешь, и охотники иногда попадают в капканы. В силки чувств, которые сами и расставили. Она его, как я знаю, пару раз помучила… прогоняла, принимала обратно… он даже страдал… видишь, если такой тореро допустил обмен ролями, значит, у них было по- настоящему…
– А Илона…
– Не думаю. Она с аппетитами. У нее по пять романов в год, а в високосный – шесть. И чтобы за Славку она как-то особенно держалась? Не скажу. Я бы заметила. Любовь трудно скрыть. Невозможно. Ты ведь понимаешь меня, чувственный папарацци?
– Понимаю, – вздыхаю я, – слишком хорошо понимаю.
– Вот такие котировки. Короче, теперь ты в курсе, чем мы жили все эти годы. Изысканное бытовое язычество. Писатели были нашими идолами. Их герои – нашими ролевыми моделями. Приключенческие романы – священными текстами. Вместо молитв – планы, вместо мессы – поступки…
– И что же за поступки?
– Ух! Много чего… – Анка на том конце шумно затягивается сигаретой, – жучили нечестных риелтеров, которые выбрасывали бабушек на улицу, вытаскивали детишек из рабства, снимали талантливых артистов с наркоты, помогали хорошим писателям пробиться к читателю… Не хочется хвастать, но делали мы много чего. И уж можешь догадаться, кем были в нашей системе ценностей литературные критики?
– Клещами, паразитирующими на священном теле литературы, – я пытаюсь парадировать ее высокопарность.
– Иронизировать не нужно, но в общих чертах – верно. И вот представь, я случайно узнаю, что Славкин дед…
– Литерный дед?
– Биологический. Его биологический дед работал литературным критиком в «Известиях». Порывайко Семен Сергеевич. Кроме того постыдного факта, что он трудился литкритиком, ты еще должен понимать, в какие годы он работал. Я навела справки. Редкостной гнидой был Славкин дедушка. Топил Ахматову, Зощенко, Пастернака. Сплясал на костях Булгакова. Да и многим еще, о ком мы даже не знаем, жизнь укоротил. Чуешь ветер? Я, дура, не удержалась, рассказала Славке. Думаю, это стало последней каплей…
– Неужели из-за профессии деда можно кинуться с балкона? Слава, конечно, не производил впечатления уравновешенного парня, но кончать с собой только потому, что дед когда-то кому-то напакостил? Да у всей страны деды пакостили, потому что боялись, потому что время такое было… Мракобесие! Но даже в те смурные годы главный пакостник говорил: «Сын за отца не отвечает!»… А тут вообще – дед…
– Ты не знал Славку. Он очень серьезно относился к «литерным» ритуалам. У него в жизни больше не было ничего, к чему он мог бы относиться серьезно. Не к шоубизу же…
– А кто еще из ваших «литерных» так же серьезно относится к этим ритуалам? – обманчиво расслабленно интересуюсь я, и Анка, раскусив маневр, таким же легкомысленным тоном отвечает:
– Ты хочешь узнать, кто из наших был настолько серьезен, что мог бы спихнуть Славку с балкона за то, что у него дед был литературным критиком? Да любой мог. Все знали о боевом прошлом деда Порывайко. Нет, я была деликатна и поделилась своей информацией только со Славкой тет-а-тет. Но он на следующий
