получения удовольствия, — так выходило дешевле, да и хлопот меньше. Я давал кандидаткам очень точные инструкции: им полагалось, стоя на четвереньках, ущипнуть себя за соски, лизнуть пол, высунув до отказа язык, потом, опустив глаза, широко раскрыть пасть, накрасить помадой губы своей партнерше, побрить лобок моей бритвой и пустить слюни себе на грудь, — короче, любезно поунижаться. А что такого: самец — это вполне предсказуемый механизм. Мы все кончаем до обидного банально: выпячиваем нижнюю губу, издаем прерывистые звуки, потеем и пунцовеем, как будто только что соврали. В сущности, моя сексуальность сродни поповской: мимолетное постыдное блаженство, пачкающее изнутри штаны. Да не возмущайтесь вы так, господин духовник богачей! Я провожал девушек до дверей студии, оставив себе в качестве трофея все полярондные снимки, которые в
В «Мастере и Маргарите» Воланд в одном московском театре одевает женщин в платья, которые исчезают, стоит им выйти на улицу. Надеюсь, Булгаков счастлив был бы отметить, что сегодня многие московские самки реализуют его выдумку близко к тексту. Навещая кота Бегемота в доме на Большой Садовой, я встретил больше девушек, чем в гостях у Горького, где старые сварливые сторожихи приказали мне натянуть на башмаки музейные тапочки. Потомство — это что-то вроде высшей апелляционной инстанции, справедливость наконец торжествует: мученик цензуры окружен студентками в цвету, а сталинист, зажатый между воспевающими его помпезными картинами, вынужден довольствоваться обществом отвратных мегер! Обидно только, что Дьявол не успел раздеть Дашу, журналистку из «Good Morning, Russia», которая водила меня из одного мертвого дома в другой… Еще одним падшим ангелом меньше в моей копилке, я тоже, в конце концов, подсяду на морфий.
Ну, ведь этих чудесниц придумал не я, а ваш Создатель! Я часто спал со своими фотками. Бывало, я сожалел, что нет со мной больше моего друга Жан-Франсуа Жонвеля, умершего в 2002-м. Уж он бы воздал им должное… С ним мы болтали о девичьей чистоте и тайне неоперившихся дикарок. Он многому меня научил: следуя его советам, я велел девушкам кусать себе губы, дотрагиваться до затылка, поднимать руку, чтобы округлилась грудь и напрягся живот, запрещал им улыбаться, потому что только серьезность сексуальна, и закрывать рот, чтобы губы не уменьшались в объеме… Я фотографировал их со спины, с покорно обращенным вниз лицом, либо снизу, чтобы удлинилась шея, приказывал развернуть назад плечи, чтобы пружинило тело, а главное — не забывать про «eye contact». Либо, если они не смотрели в объектив, просил потупить глаза и принять вид виноватой школьницы, которую застукали, когда она стащила в булочной пакетик драже. Я щелкал их с влажными волосами, спящих, или в ванной комнате, застигнув врасплох в их выгнутой интимности, в ту секунду, когда они ставили ножку на бортик. Получалось еще лучше, если они опускались на колени, разглядывая свои груди. Фоном всегда служили вентилятор и музыка: оба компонента способствуют шевелению волос. Потом я отправлял курьера с фотографиями моим друзьям из новой номенклатуры, чтобы они выбрали себе товар по вкусу. Обильный урожай шлюшек сдабривал правительственные трапезы на Rublevka, на территории бывшего совхоза «Горки-2» (фирменная ферма, ставшая русским Саутгемптоном). Я чувствовал, что полезен обществу, и заодно сводил концы с концами. Если я вам в следующий раз принесу свой каталог, вас не отлучат от церкви? О! Спокойно, gospodin! Я шучу, вы что!
5
Так я стал диспетчером по херувимам. Стоило мне встретить новенькую телочку в «Zima», «Leto» или «Osen» (в Москве клубы называют по временам года, кроме «Весны» — это ресторан фьюжн), а также в «Титанике», «Кабаре», «Jet-Set», «Семерке», «Шамбале», «Zeppelin», «Circus», «First» или «На Крыше», — как я принимался проверять ее по строго установленной шкале: перпендикулярны ли груди вертикальной оси, и если да, то отрицает ли попка закон всемирного тяготения Ньютона (Исаака, не Хельмута), и если да — похожи ли икры на узкие французские батоны, и если да, то можно ли сравнить по длине ее пальцы с карандашами, и если да, то кажется ли, что талия затянута в корсет (хотя не затянута), и если да, приоткрыт ли у нее рот, вдыхающий разреженный кислород заведения и будущее моих мыслей? А если да, то как ей удается спрятать крылья за спиной? На каждое новое лицо я накладывал свою решетку для чтения шифра, я не знакомился с женщинами, а сканировал их. Я смотрел на них только снизу вверх, взглядом профессионала, потом сверху вниз, не улыбаясь им и не давая себе труда поздороваться. Я должен был провести целый ряд тестов, чтобы заполнить на каждую соискательницу нечто вроде контрольной карты пилота, который, насупив брови, проверяет свою машину, отмечает что-то в блокноте, прекрасно сознавая, что именно в тот день, когда он не найдет ни единой неполадки, самолет разобьется, ибо нет совершенства в подлунном мире.
6
В тот день легкая дымка окутывала здания, словно облачко влажного пара, повисшего в воздухе, или тонкая марлевая пелена, застившая свет. Здешний запах ни с чем нельзя сравнить: это смесь гнилой рыбы, блядского парфюма, пролитой водки, нефти, водорослей и лука. Сей аромат не менее причудлив, чем годовой отчет Газпрома. В «Caviar Bar» гостиницы «Европейская» я намазывал маленькие черные икринки на горячие блины, периодически набирая Париж, чтобы организовать модельный конкурс «Aristo Style of the Moment». Приближалось лето. За соседним столиком Жан-Поль Готье изумленно восклицал: «Какое фантастическое место…» Все приезжающие в Петербург беспрестанно повторяют слово «фантастика». Я в фантастику не верю, я верю только в фантазии психопатов. Кутюрье с вытравленными перекисью волосами был членом моего жюри, равно как и Жан-Люк Брюнель,[62] Этьен Фолли, Тим Джеффрис,[63] Омар Арфуш [64] и Сергей Орлов по прозвищу Идиот. До ужина я бродил в одиночестве по царскому Летнему саду, между статуями и липами, по аллее, где Петр Великий устраивал празднества с фейерверками и ночными пиршествами. Потом я часто мысленно возвращался туда… Этот парк — мой утраченный Эдем. Каждый раз, когда я думаю о нем, мне хочется замолчать, чтобы вполне насладиться возникшей картинкой — как мы с Леной гуляем вместе… Сюда приходил почитать Пушкин, прямо в халате усаживаясь на свою любимую скамейку. Здесь же, на следующий день после нашей встречи, Лена заверила меня, что я еще круче Иммануила Канта (вы, русские, начинаете читать раньше, чем мы, потому что у вас, как правило, не хватает средств на игровую приставку). Все вокруг голубело, мы шли, взявшись за руки под знойным небом, и я
