отваживаюсь заявить:
— Большой всегда нуждается в маленьком.
Нуйи прыскает со смеху.
— Да, чтобы говорить с ним о его росте! Такое сравнение всегда утешительно.
Ах, скотина! Ты мне нравишься. Ты скроен из добротного материала. Это не тот сорт, из которого шьют знамена, но из него не скроить и платье Тартюфа. Крыса? Ничего подобного. Филин тебя не разглядел. Плечистый и коренастый, весь — морда и плечи. Широкая ладонь легла на письменный стол… Ты из породы стопоходящих! Медведь. Медведь не в шкуре, а в шелковой пижаме. Свирепый с большинством людей, безобидный с некоторыми из них. Мы тебя приручим, Мишка, ты у нас попляшешь за сотовый мед.
— В конце концов, чего ты от меня хочешь? Это нелегко сказать. Я и сама толком не знаю. Если я стану объяснять, то впаду в напыщенный тон, который он мне ни за что не простит. Но есть способ подгонять слова к обстоятельствам. Для Мари Кальен извлекаешь из словаря существительное единственного числа с прописной буквы и говоришь ей об «Услуге». Перед Нуйи, менее возвышенным и более хвастливым, извлечем множественное число со строчной буквы и потребуем «услуг». Я импровизирую:
— Чего я хочу? Быть может, мои цели немного больше… немного меньше… немного отличаются от твоих. Мы еще вернемся к этому разговору. Сегодня я пришла, чтобы извлечь пользу из нашего знакомства. Впрочем, долг платежом красен.
Серж все время легонько кивает головой в знак одобрения. Все в порядке вещей. Сильный человек использует свои связи. Я безнадежно ищу, о чем бы его попросить. Наконец мой взгляд снова падает на фотографии с автографами. Ну, конечно! И как же я не сообразила раньше?
— Так вот. Моя подруга Катрин Рюма, шикарная девчонка, хотела бы сниматься в кино.
— Это очень легко!
Нож разрезает воздух. Нижняя губа Сержа отвисает в иронической гримасе.
— Легко, если с ней легко договориться. Она будет не последней актрисой на роли героини- любовницы, чьи ягодицы не лишены таланта.
Именно этого я и опасалась. Но Серж, не оставляя мне времени на возражения, тут же идет на попятный:
— Я шучу. В этой среде подвизаются особы всех сортов. И девки, и девицы. Если твоя протеже действительно так хороша собой, то Гольдштейн — это мой друг, — возможно, заинтересуется ею. Только пусть она, твоя Катрин, не строит воздушных замков! У нее мало шансов пойти дальше статистки или актрисы на выходах.
— Для начала и это неплохо.
— Ну что ж! Только…
Честное слово, походке, что этот проходимец способен испытывать угрызения совести. Неужто на навозе растут и цветы, неужто в душе этого пройдохи сохранился уголок…
— Но… порядочная девушка… рискует…
— Эта уже не рискует.
— А-а! — смущенно протягивает Серж; он выглядит при этом очень комично.
От удивления Серж покачивает плечами, искоса поглядывая на меня с неожиданной симпатией.
— Странно! Я полагал, что ты бываешь главным образом у молодых монашек.
— Пришла же я к тебе.
На, получай, любезный! Я жду отпора. Но медведь ограничивается кратким рыком. Благоразумие возвращается ко мне. Я испытываю новый прилив вдохновения.
— Еще одно пожелание. Мне неловко, но я прошу за себя. Я подала заявление, чтобы у нас дома поставили телефон. Нет ли у тебя…
Какая же я дуреха! Слово «блат» не желает сойти с моих уст.
— …способа сократить сроки?
Настала очередь Нуйи изображать носом «да». Но эта небрежная мина очень скоро слетает с его лица. Против собственной воли я отрываю взгляд от потолка и буквально обрушиваюсь на него:
— И не знаешь ли ты способа стать настоящим человеком? Способа превратить Нуйи-ничтожество в Нуйи-личность?
— Что? — изрекает ошеломленный Серж.
Это вырвалось у меня само собой. Отступать ни в коем случае нельзя. Надо договаривать все до конца.
— Я скажу тебе, к чему ты пришел, Серж. Ты испоганился. Ладно, будем вежливы — ведь у жаргона тоже есть свои эвфемизмы: во время и после войны ты спекулировал барахлом на черном рынке. Чем именно — маслом, шерстью или покрышками, — дела не меняет. Не пойман — не вор. Но у кого вот уже два года, как подрезаны крылья? Кто уже не знает, чем бы ему заняться?
Когда у хищников шевелятся уши — это плохой признак. Уши Нуйи дергаются вовсю. Тем не менее он благоразумно скрестил руки на своем бюваре. Он смотрит на чернильницу так пристально, словно хотел бы выпить ее до дна.
— В тот день я слышала, как они злословили у тебя за спиной: «Серж никогда не занимался серьезными делами. Он выкурил свою сигару. А теперь собирает окурки».
— Ах, гады! Они так говорили?
Сильный удар кулаком по бювару из красного сафьяна. Лицо Нуйи морщится. Он не учуял хитрости, хотя она и была шита белыми нитками. Он в бешенстве. Но не кривит душой:
— Я не понимаю, какое тебе до этого дело. Ладно, они у меня еще допрыгаются. Но хуже всего то, что это правда. Я отложил какие-то деньжата про черный день, но, чтобы жить на проценты, этого мало. К тому же девальвация каждые шесть месяцев съедает добрую половину моих средств. Приходилось пускать их в оборот. Вот в чем вся загвоздка. Никакого опыта по этой части у меня нет.
Секунда колебания, и он вдруг пускается в откровенность.
— И потом есть еще и привычка. На спекуляциях зарабатываешь в десять раз больше, чем на службе, а риск — вещь увлекательная. И это затягивает. Обыкновенные дела кажутся нам уже пресными. Посмотри на всех бывших китов черного рынка: все они, одни за другим, сели за мошенничество.
Собака залаяла — это Миландр. Я хватаюсь за костыли и бреду по пушистому ворсу к двери. Нуйи идет следом, торопливо шепча мне на ухо:
— Заметь, я до этого не дошел! Я до этого не дошел. Потом его большая добрая лапа опускается на мое больное плечо.
— Насчет Катрин мы договорились и насчет твоего телефона тоже. Только признайся, ведь ты приходила не за этим. Тебе поручили наладить со мной связь, да?
— Нет еще.
Я с трудом сохраняю серьезный вид. Но я страшно довольна собой: мне удалось произнести два слова тем самым тоном, каким хотела, — тоном, который заставляет усомниться в моем отрицании и позволяет врать, не отступая от истины.
Люк сопит. Ветер усиливается. Я выбрасываю вперед костыли и живо переношу ноги.
— А теперь на улицу Пиренеев!
— Нет, — возражает Люк. — Я сообразил позвонить. Паскаль на церковном совете. Вернемся домой.
Кажется, он становится предприимчивым. Он уже позволяет себе вносить коррективы в мои планы. Постараемся радоваться этому и не чувствовать себя задетой тем, что он проявил некоторую инициативу. Постараемся. Я останавливаюсь и ворчу:
— Пропадает целая неделя! Потом, глядя на тротуар:
— Чего ото ты сейчас удрал? Миландр отвечает вопросом:
— Ты отпустила ему грехи?
