Ковчег завета

случае и вавилонскому завоевателю Навуходоносору — во втором.

Этот тезис не столь уж притянут за уши, как может показаться: в своих кампаниях Синаххериб и Навуходоносор не ограничились нападениями на Иерусалим, но проникли на северо-запад Аравии, где действительно могли столкнуться с племенами сабеев и вытеснить их. Это я уже знал, но не был в состоянии ни забраковать, ни оправдать остальные доводы Пирен, а именно: что ее сабеи-беглецы пробрались в Эфиопию по долине Нила, а затем мигрировали дальше — через Красное море в Йемен.

Важность утверждений Пирен для моего исследования не исчерпывалась этим доводом, каким бы интересным он ни был. Мое внимание привлек — и в конце концов убедил меня в правильности выбранного направления — ее анализ найденной в Эфиопии сабейской надписи, датированной VI веком до н. э. Переведенная лингвистом Шнайдером и опубликованная в малоизвестном труде «Эпиграфические документы Эфиопии», эта надпись восхваляла сабейского монарха, назвавшегося «благородным царем-воином» и хваставшегося тем, что в созданной им на севере и западе Эфиопии империи он царствовал «над Даамат Савской» и над «белыми и черными БРс». «Кто такие были эти «БРс», задалась вопросом Пирен:

«Р. Шнайдер не осмелился на какое-либо толкование… но этот термин, зафиксированный в ассирийских надписях — абирус, мог употребляться в отношении древних евреев… Естественно, евреи могли эмигрировать одновременно со второй волной сабеев, поскольку впервые Иерусалим был захвачен Навуходоносором в 598 году до н. э., и затем последовало Вавилонское пленение, а атаки того же Навуходоносора на арабов происходили в 599–598 годах до н. э… Отождествление БРс с «евреями», прибывшими [в Эфиопию] со второй волной сабеев, объясняет… существование фалаша — чернокожих, но иудеев… Они являются потомками этих «евреев», прибывших в VI веке до н. э.».

Пирен, однако, даже не рассмотрела возможности того, что «БРс» — стандартное написание слова «евреи» (т. е. АБИРУС) в раннем — алфавите, не имевшем гласных, — могли прибыть в Эфиопию раньше любой из двух миграций сабеев. Она сделала свой вывод только на том основании, что упомянувшая их надпись датировалась VI веком до н. э., когда они вроде бы мигрировали. На основе собственного исследования я был убежден в выводе, что «БРс», сюзеренитетом над которыми похвалялись сабейские завоеватели, вполне могли обосноваться в Эфиопии задолго до них и что их численность продолжала расти в то время (и позже) с прибытием по долине Нила новых небольших групп еврейских иммигрантов.

Последний пункт пока был из области теории. Жаклин же Пирен одарила меня тем, что обратила внимание на определенные археологические и документальные доказательства существования в Эфиопии в VI веке народа, называвшегося «БРс». Академики могут спорить до скончания веков о том, кем в действительности были эти «БРс», но у меня уже не оставалось никаких сомнений:

• Они были евреями, еще не отождествлявшими себя в тот ранний период с коренными агау, среди которых они поселились.

• Они поклонялись Богу, называемому Яхве.

• Следовательно, когда в V веке до н. э. ковчег завета был доставлен с Элефантина в Эфиопию, то он оказался, можно с уверенностью утверждать, в весьма подходящем пристанище.

ЧАСОВНЯ НЕВЕЗЕНИЯ

Мне оставалось сделать совсем немного. На протяжении долгого и окольного исторического исследования я пытался убедиться, в истинности притязания Эфиопии на обладание утраченным ковчегом.

Теперь я убедился. Я прекрасно сознавал, что ученые могут оспорить мои находки и сделанные из них выводы, но в действительности не одобрения «экспертов» и «авторитетов» добивался я в 1989 и 1990 годах. У меня была внутренняя цель, и я один был судьей и оценщиком всех накопленных фактов и аргументов.

Оставалась главная проблема: чтобы посетить древний город Аксум и в нем храм, в котором якобы хранится ковчег, я должен пойти на немалый риск и одновременно преодолеть глубокую душевную тревогу при мысли, что мне придется довериться НФОТ — вооруженным повстанцам, имевшим полное основание ненавидеть меня за тесные связи с тем самым правительством, которое они пытались свергнуть. Я не был готов рискнуть и не мот побороть страх, пока не убедил себя, что не пускаюсь в дурацкую, донкихотскую авантюру, а продолжаю заниматься делом, которому готов отдаться полностью.

Теперь я верил, что существует весьма высокая вероятность того, что ковчег на самом деле находится в Аксуме, и был готов приступить к заключительному этапу своего поиска — путешествию в «священный город эфиопов», невзирая на все сопряженные с этим риск, опасности и трудности.

Мне было нелегко прийти к этому решению. Напротив, в предшествовавшие месяцы я настойчиво искал любой предлог, лишь бы оправдать отказ от рискованного предприятия. Но вместо возможных оправданий я находил все новые и новые нити, которые, казалось, вели безошибочно в Аксум.

Я искал альтернативные пристанища ковчега, но ни одно из тех, которые предлагали легенды или предания, не казалось сколь-нибудь вероятным. Я искал доказательства, того, что реликвия могла быть уничтожена, но не нашел их. Я установил, что утверждения «Кебра Нагаст» относительно Соломона, царицы Савской и Менелика не могут считаться соответствующими действительности, но одновременно обнаружил, что эти же самые утверждения могут служить сложной метафорой истины. Ковчег определенно не мог попасть в Эфиопию во времена Соломона, но вполне правдоподобно, что он мог быть доставлен позже — во время разрушения иудейского храма на острове Элефантин на Верхнем Ниле.

В целом же, что бы там ни думали ученые, я знал, что подошел к концу долгого пути и не могу дольше откладывать или увиливать от «окончательного расчета»: чтобы остаться честным перед самим собой и не стыдиться в последующие годы, я должен приложить максимум усилий, дабы пробраться в Аксум, невзирая на риск, которому подвергнусь, невзирая на демонов эгоизма и трусости, с которыми мне предстояло совладать. Пусть это избитая мысль, даже, быть может, древнейшая из известных человеку, но действительно стоящим мне представлялось не столько попасть в священный город, сколько приложить усилия, — чтобы попасть туда, не столько найти на самом, деле ковчег, сколько найти в себе достаточно сил для продолжения поиска.

В собственных глазах я вовсе не выглядел одним из рыцарей короля Артура в сверкающих доспехах. Тем не менее в тот момент мне было совсем не трудно понять, почему сэр Гавейн на пути к ожидавшим его перипетиям предпочел пренебречь сладкозвучным советом сквайра, пытавшегося отговорить его от посещения Зеленой часовни и предостерегавшего:

«Если отправишься туда, то найдешь там свою погибель… поэтому, мой добрый сэр Гавейн, отправляйся другим путем, в какую-нибудь дальнюю область! Ступай с Богом, и Христос побережет твою судьбу! А я вернусь домой и торжественно поклянусь Богом и его святыми сберечь твою тайну и не сказать ни одной душе, что ты когда-либо намеревался обратиться в бегство».

После недолгого размышления Гавейн ответил:

«Достойно тебя желать мне благополучия, человек, и я верю тебе, что ты преданно сохранишь эту тайну в своем сердце. Но каким бы молчаливым ты ни был, если я не посещу этого места и побегу… как ты предлогаешь, я стану трусливым рыцарем, не имеющим оправдания… Я отправлюсь в Зеленую часовню и получу то, что уготовано мне судьбой».

С той же решимостью, но с меньшей отвагой готовился я отправиться в мою собственную «часовню невезения», дабы найти там то, что уготовано мне судьбой. И подобно сэру Гавейну я знал, что должен совершить это путешествие на рассвете Нового года, ибо приближалось торжественное празднование