свидание с Глэдис. Но всюду находились следящие за ним глаза. На острове всегда любили посплетничать, но источником этих сплетен была та добродетель, из которой множество британцев делают порок, — забота о счастье ближнего. Помимо всего остального, тристанцы, не признаваясь в этом, волновались из чувства общинной гордости: неужели их остров годится лишь для них одних? Разве велика была честь поставлять невест, надеясь, пока случится и наоборот? Чего же стоят все эти поощрения к возвращению, какой же бессознательный запрет таился в них, если одна-единственная мысль переехать на остров могла обескуражить невесту из Хэмпшира?
— Малышка провела ночь с Ральфом, — «по секрету» сообщила Сьюзен своей соседке. — Рано утром она на цыпочках выходила из дома. Но я уже встала и видела ее. Кто спит в доме, Нора, не спит нигде кроме.
— У нас да, — пробормотала в ответ соседка, — но в этой стране кто их разберет? Здесь даже ягненок не всегда удерживает овцу.
«Дело Ральфа» так и оставалось на этой стадии: исход его был неясен и живо обсуждался. Ральф уже не доверял себе, вынужденный с болью в сердце признавать, что после отъезда его близких ситуация совсем изменилась. Он хотел остаться, чтобы продолжать осаду Глэдис; но именно она осаждала его, ободряемая ожиданием, в котором видела полуизмену. Четыре раза приводила она Ральфа к своему отцу, водопроводчику в Дибдене, и каждый раз этот добряк заводил все ту же песню: дочь у меня только одна, мой мальчик, а клиентов слишком много, и, по правде сказать, зятю, который был бы мне помощником, перешло бы мое дело. Откровенные рассказы о горестях ремесленника, которому так нелегко найти серьезных работников и который, с большим трудом обучив их, через три года видит, как они превращаются в заводящих собственное дело конкурентов, неизменно дополняли его речи: уж наследник-то дела не бросит. Папаша становился назойливым. В свой пятый приход Ральф получил право на семейную сцену, забавно напоминающую ту, что семейство Твенов разыграло перед Глэдис.
— Ну, так когда же вы соединитесь? — громко спросил отец, пропустив несколько рюмочек.
— Это от меня не зависит, — ответил Ральф.
— А от кого же? — вмешалась в разговор мать. — Вы оба работаете, а вы, Ральф, как оставшийся в Англии тристанец, имеете право на государственную квартиру с мебелью. Чего же вы ждете?
У Ральфа не хватило мужества признаться, что он ждет парохода на Тристан. Он взглянул на часы и сказал, что им надо быть на водной станции в Эшлетте.
— Валяйте! — проворчал отец. — Но подумайте над тем, что я вам сказал.
— И ты как-нибудь выскажи ему все, что об этом думаешь, — прибавила мать, обернувшись к дочери.
День был испорчен этими разговорами. Как ни старался Ральф, под ярким солнцем катая Глэдис на лодке по Саутхемптонской протоке, ничто не могло ее развеселить. Им овладело уныние, вновь разбудив в нем чувство необычного. Вокруг десятки пар опускали весла в покрытую разводами мазута воду, где плавали коробки из-под сигарет и комки сальной бумаги. Что ему здесь делать, налегая на эти игрушечные весла? Ему не хватало пенистых брызг, волн, которые нужно было бы побеждать, той мощи моря, что сопротивляется твоей силе, позволяя вырывать у себя хлеб насущный, а не забаву, ему недоставало ощущения быстрого плавания, когда человек слился со своей лодкой, не хватало опасностей и свиста ветра. Мысль потерять Глэдис, которая молчала, искоса поглядывая на него, пугала его меньше, чем мысль потерять свою жизнь, вечно барахтаясь в этой грязной реке с прокопченными берегами. Мужчина приносит свою профессию, свой дом, свою семью. Ральф ничем другим Глэдис не обязан. Она вольна от этого отказаться, но и он тоже вправе передумать: решиться на это ему было бы тяжело, но он сделал бы это без злобы, неспособный упрекать Глэдис за ее покорность той своего рода тирании, которая, удерживая девушку в Англии, гнала его на Тристан. Неожиданно форсируя ход событий и слишком резко обращаясь с этой лодкой для любителей неторопливых прогулок, он повернул прямо к берегу. Глэдис сразу поняла, в чем дело, и, ступив на берег, первой бросилась в атаку.
— Я ошиблась, — сказала она. — Но и ты тоже. Неужели ты считаешь, что я способна отправиться на твой остров, чтобы похоронить себя там?
Ральф по привычке подхватил лодку, чтобы вытащить ее на берег. До него дошло лишь слово «похоронить». Когда все, что для одного представляется жизнью, другой называет смертью, разве между ними остается общее? К ним подошел лодочник. Ральф отдал ему свой талон, заплатил за два часа проката, хотя плавали они всего час пять минут, потому что каждый начатый час должен оплачиваться полностью. Затем повернулся к Глэдис и, не поднимая глаз, сказал:
— Можешь оставаться, это твое право.
Спустя полчаса, когда он в одиночестве словно пришибленный возвращался в лагерь, кто-то взял его за руку. Это был Симон, временный глава общины.
— Амбруаз умер, — тихо сказал он.
Ральф холодно улыбнулся; двух мужчин за один день Тристан не потеряет.
Примерно в то же самое время на Тристане, где свирепствует зима, другая лодка борется с разбушевавшимся морем.
С берега, от подножия сигнальной мачты, за ней с беспокойством следят человек двадцать мужчин, и над головами у них распростерся флаг, такой гладкий и плотный, как если бы он был вырезан из железа. С тех пор как журналисты, воспользовавшись проходившим мимо американским крейсером, сели в служебный вертолет — темно-серое чудовище с красным носом, которое с трудом оторвали от мокрого луга его мощные лопасти, разбрасывавшие дождь по горизонтали, — остров ничего не получал и не отсылал; он, как и в прошлом, на всю зиму был отрезан от мира… Траулеры, промышляющие лангустов, — в Кейптауне; британским военным кораблям нет никакого резона патрулировать в этих краях; радиосвязь испорчена. Необходимо добраться до южноафриканского исследовательского судна, идущего к острову Гоф, которое сигнализировало сперва в рупор — его было не слышно из-за шума волн, — затем подняв флаг в косые красные и желтые полосы: «У меня для вас почта».
Нед, Роберт, Уолтер и администратор были единодушны: невозможно в такую погоду спустить лодку на воду. Но Ульрик и Билл, нарушив запрет, прыгнули в лодку. Они не прошли двадцати метров и перевернулись, только удаче будучи обязаны тем, что не разбились о скалы и выпутались из этой переделки с несколькими шрамами.
— Стой! — закричал Уолтер, заметив Джосса, срывающего куртку и брюки.
Но Джосс в кальсонах и майке уже бросился в воду. Все видели, как его голова три раза появлялась в клокочущем пенистом водовороте, который неистово бьется о скалы. Видели, как он исчез, потом снова появился, протянул руку, ухватился за нос лодки, опять поставил ее на воду между двумя волнами и в мгновенье ока схватил весла, чтобы подняться на волне.
— Прошел!
Джосс не может их услышать. Он гребет, охмелев от напряжения. Лодчонка низвергается в провалы между волнами, где Джосс подолгу остается невидимым: он карабкается на веслах по холмам воды, какое-то мгновение раскачивается на гребнях, с которых ветер срезает бахрому пены, и, исхлестанный болтающимися из стороны в сторону водорослями, нечувствительный к их противным укусам, снова бросается в водные пропасти, чтобы выплыть чуть подальше. Взмах левым веслом, чтобы не попасть в водоворот. Взмах правым веслом, чтобы не сбиться с курса. Он ни за что не даст поперечной волне сбить лодку. Альбатросы, которые делают вертикальный разворот во время бури, используя бурю для победы над ветром, не совершают в воздухе ничего такого, чего бы Джосс не проделывал на воде; и, когда они мощно взмывают на струе идущего вверх воздуха, кажется, что птицы еще и подражают притаившемуся в глубине лодки парню, руки которого следуют за ритмом волн до тех пор, пока его тело снова не откинется назад.
Для Неда, который недовольно ворчит: «Он мне до свадьбы оставит вдову», — но чьи горящие восхищением глаза и улыбка на плохо выбритом лице свидетельствуют, что страх потерять зятя странным образом уравновешивает гордость, что Джосс смелее всех, лодка уже стала совсем маленькой черной точкой. Но двадцать видавших в Антарктике виды матросов, которых хлещут по лицам холодные брызги, — с их ярко-желтых броских дождевиков ручьями льет вода — в крайнем возбуждении вытянулись по борту парохода, чтобы разглядеть приближающегося к ним отчаянного смельчака, что лихо борется с более
