пыльный ветер осторожно входит в грудь Марии. Вот снова. Юля поднимается, чтобы не давить Марии на слабое дыхание и поворачивает к себе её лицо. Оно долго остаётся мёртвым, бледность вспыхивающих молний отсвечивает на нём, вдруг всё оно искажается болью, закидывается назад, и тело Марии начинает сильно корчиться, всхлипывающий хрип вырывается из приоткрытого рта, глаза открываются и невидяще смотрят на Юлю, в них стоит ужас. Она вспоминает свою смерть.
Прижав руки со сжатыми кулаками к груди, Мария вскрикивает и мотает головой, чтобы отвернуться от ужаса, но встречает его везде, он отовсюду смотрит ей прямо в глаза, она снова кричит и начинает бессильно плакать. Она жива.
Молнии гремят теперь где-то далеко, но дождь ещё ползает по траве. Юля целует Марию в губы, в мягкий нос, в мокрые глаза. Она ласково называет её по имени, прижимается к её щекам, она так счастлива, что Мария снова жива.
— Ты — единственное, ты — единственное, что у меня есть.
Устав мучиться от боли, Мария затихает и смотрит на потолок, слушая монотонный шум дождя. Иногда тело её вздрагивает, словно не веря в собственное существование.
— Хочу есть, — наконец произносит она шёпотом, в котором слышен хрип гортани, забитой чем-то ненужным для жизни. Опираясь на локти, она садится и на четвереньках ползёт к трупу Олега Петровича, схватившись двумя руками за его куртку, тяжело переворачивает тело на живот, вспугивая жужжащий мушиный рой, потом с силой вырывает из спины Олега Петровича нож, как плотно засевший гриб, вспарывает трупу одежду вдоль хребта и начинает вырезать из неё полоски мяса. Кожа Олега Петровича лопается, выпуская накопившуюся в его теле воду, смешанную с тёмной кровью, Мария, морщась от сопереживания чужой боли, отрывает куски мяса руками и раскладывает их на ноге охотника. Тот не движется, просто тяжело лежит, как свиная туша на магазинном прилавке, и Мария теперь отчётливо чувствует, что он совершенно мёртв. Она режет и смотрит на смерть Олега Петровича, как на часть самой себя, ей страшно, но она молчит, и только когда они с Юлей едят сладкое гнилое человеческое мясо, отрубая ножом куски размером со спичечные коробочки, она поднимает глаза к потолку, над которым шуршит по земле дождь, и говорит:
— Мне было страшно, что я когда-нибудь умру. А теперь ещё страшнее. Ты не боишься?
— Я уже привыкла, — отвечает Юля. — Ты тоже привыкнешь. Невозможно ведь всё время бояться.
— Раньше я боялась, что меня могут убить, я помню, мне часто снилось, как кто-то хватает меня сзади за шею и душит, или что я тону, и кто-то тянет меня под воду своим беззубым ртом, а теперь у меня странный страх: я боюсь, что меня съедят, прямо такой как я есть, даже убивать не станут.
— Лучше не думай об этом. Об этом можно перестать думать.
— А может, это правда?
— Может.
Они продолжают есть молча.
Дождь прекращается, но уже незаметно наступили сумерки. В сгущающейся темноте всё тише становятся звуки, слышен только скрип сверчков, дождавшихся наконец прекращения дождя.
Становится всё темнее и жарче, пока не приходит ночь. Девочки выбираются из подземелья в крапивные заросли, Юля снимает одежду и они моются в озере, от холода чёрной воды Мария перестаёт мучиться жаром. Вдали светят окнами многоэтажные дома, словно россыпи крупных жёлтых звёзд, в небесной темноте пролетает самолёт, тихо гудящий и мерно мигающий красным огоньком. Когда Мария выходит на берег и выжимает волосы, она по запаху полевых цветов на миг вспоминает себя живой. Воспоминание настолько отчётливо, что Мария замирает с волосами в руке и зажмуривает глаза, всё вокруг кажется ей кошмарным сном, от которого она вот-вот проснётся и вернётся назад, туда, где греет солнце и время обладает своим нормальным течением, а не стоит застывшими облаками в каменной лазури вечных небес.
— Нам нельзя здесь долго оставаться, — шепчет ей Юля среди нежгучей крапивы, хотя вряд ли кто- нибудь может их слышать. — Косоглазая дала адрес, но это очень далеко. Сперва нужно добыть тебе одежду, не пойдёшь же ты через весь город голой. Недалеко отсюда живёт одна моя одноклассница, из прошлой жизни, я пойду к ней, а ты будешь ждать меня тут. Вот, возьми пистолет. Стрелять умеешь?
— Да, — говорит Мария, стрелявшая в своей жизни только шариками из игрушечного ружья.
— Спрячься и стреляй только в крайнем случае. Я люблю тебя.
Они обнимаются и прижимаются друг к другу губами. Потом Юля уходит вдоль озера к новостройкам, а Мария садится в собачью яму под стеной развалин, поджимает колени к лицу и ждёт подругу, глядя в темноту над водой. Она видит, что там нет рыбы, только бесчувственная масса воды, покрывающая травянистое дно, на котором покоятся кости утонувших людей и животных. Озеро возникло из заброшенного строительного котлована, в размытом дождями дне которого прорвался подземный ключ, и мёртвая земляная вода заполнила пустоту, вытесняя воздух, чтобы создать пустоту ещё большую, не дающую летать птицам и дышать мышам, годную только для покоя останков и гнилой опавшей листвы.
Юля возвращается, неся в руке свёрток с одеждой для Марии, это джинсовые штаны, носочки, футболка и непромокаемая синяя куртка, пока Мария одевается, Юля моет руки и лицо в озере и расчёсываает пальцами волосы. Потом она вынимает что-то из кармана и на ладони полощет в воде. Мария, наклонившись, различает, что это человеческие зубы.
— Ты убила их? — спрашивает она.
— Не всех, — отвечает Юля. — Я убила мать и брата. Её саму я привязала к отопительной трубе и включила газ. Здесь её зубы тоже есть, я вынула их ножом, когда она ещё дышала.
— Зачем они тебе?
— Просто нравятся. Ты готова? Пойдём.
Революция
Вдоль улицы Фрунзе цветут молодые липы. В утренних сумерках горят уже первые окна, в одном из них является призрачный силуэт сонной женщины в халате, зевая и поправляя волосы, она зажигает плиту, чтобы приготовить завтрак. Нужный дом Юля находит в глубине перекошенного двора, где стоят несколько автомобилей и высохший старик выгуливает в песочнике маленькую собачку. В парадном пахнет старыми кошачьими экскрементами и отсыревшим подвальным кирпичом, лампы погашены, зелёные стены возносятся вверх на заведомо избыточную высоту, и сквозь широкий лестничный проём виднеется решётчатое верхнее окно с толстым непрозрачным банным стеклом, проливающее вниз тусклый утренний свет. Дверь восьмой квартиры черна и ободрана, звонок не даёт звука, и Юле приходится долго стучать кулаком.
Дверь открывается на цепочке. В темноте захламленного коридора прячется сморщенная старуха, такая отвратительная, что Марии сразу же хочется убить её, просто от презрения к жалкому цеплянию за жизнь, которое та избрала себе в удел. Глаза старухи мутны, нижние веки отвисают гадкими мешками, нос похож на клюв уродливой птицы, беззубый рот сжат в сгусток морщин, словно препятствуя выделению из головы какой-то противной жидкости. Правой рукой старуха держит палку, на которую опирается, чтобы не умереть, одета она в спальную рубаху, поверх которой наброшен толстый махровый халат с большой дырой на боку.
— Привет, — говорит старухе Юля. — Мы от косоглазой.
Старуха некоторое время пристально смотрит на девочек, посасывая губами невидимую грудь пустоты.
— Убей отца своего, убей мать свою, — хрипло крякает она наконец на Марию. — Съешь мозги, получишь силу. Потом сама узнаешь, что делать.
— Бабушка, а у тебя зубы есть? — спрашивает Юля.
— Нету. Проваливайте, — старуха захлопывает дверь.
— Адрес свой помнишь? — обращается Юля к Марии. Мария кивает.
— Мы ещё вернёмся! — громко шепчет Юля в замочную скважину квартиры номер восемь. — Жди
