повседневное и проваливается сквозь его поверхность вглубь, тонет, просто перестав плыть, косые стены домов, накренившихся согласно переменчивой плотности асфальта, как навечно поставленные на якоря корабли, проносятся мимо нее в высоту, где на холодной синеве небесного дна тает белоснежное масляное облачко, окна корабельных домов высохли под ветром и утратили зрение, став уютными слепыми нишами стен, в каких Люба так любила прятаться летом, за переплетением душистых лоз, пестрое белье полощется на балконах, как праздничные средневековые флаги, забытое и светлое в своей чистоте, ущелья дворов расходятся и встречаются где-то вновь, коврами яркой листвы проходят молчаливые кошки, а рыжая Обезьяна с сумкой в руке уже не кажется такой противной, просто полуоблетевшие деревья и рябящий листьями ветер дворов создали в себе ее, и она похожа на своих создателей, Люба даже замечает, как в чертах лица Погорельцевой проступает некая рябое, смертельное очарование городской осенней природы.
Наконец Обезьяна сворачивает на стертую, словно обтаявшую на солнце, асфальтовую дорожку, ведущую к теневой стене одного из домов. Каменная лестница уходит под землю, над нею — серый черепичный навес. Внизу лестницы грязно, на бетонном полу лежат пыльная красная тряпка и отломанная от куклы нога. Обезьяна вытаскивает из сумки связку ключей и открывает дверь, пока она возится с вцепившимся в ключи замком, Люба вынуждена первой войти в подвал. Где-то впереди бетонный коридор обрывается сырым мраком, по сторонам видны дощатые двери в стенах, под низким потолком тянутся завернутые в изоляцию трубы, с них свисают клоки серо-желтой ваты, выдранные крысами или какими-то подземными воробьями. Обезьяна включает зажигалку и проходит коридором, шаркая подошвами о цементный пол.
— Она здесь, — остановившись у одной из дверей, Обезьяна оглядывается на Любу. — Иди сюда.
Любе отчего-то становится так страшно, что коленки подкашиваются, и ей хочется только одного: выбраться отсюда. Лицо Обезьяны, плохо освещенное пламенем зажигалки, кажется совсем нечеловеческим, каким-то звериным. Наконец Люба догадывается, что Обезьяна ее обманула, наверное, хочет заманить в камеру подвала и запереть. Люба начинает пятится назад, трогая руками стену.
— Я дверь закрыла, — Обезьяна показывает ей ключи, поднеся их к зажигалке. — Наташка здесь. Иди сюда.
Люба прижимается спиной к закрытой двери в подвал.
— Ты что, боишься? — Обезьяна стукает костяшками пальцев по двери. — Иди, послушай, она там.
— Отдай ключи, — говорит Люба, стараясь казаться смелой.
— Иди сюда, и я отдам. На, — она протягивает ключи в сторону Любы.
Люба ставит сумку на пол и идет к ней, готовясь в случае чего ударить Обезьяну коленом в живот и даже прибить. Она уже хочет схватить бледную, пушистую веточку ее запястья, но Обезьяна одергивает руку.
— Слушай, дура, — шепчет она, прижав палец к губам.
Люба прислушивается и различает слабый звук, живущий за закрытой дверью, похожий на плач.
— Слышишь? Скажи ей, что ты пришла.
— Наташа? — осторожно зовет Люба. — Это я, Люба.
— Ближе подойди, так не слышно, — шепчет Обезьяна. — Она должна знать, что это ты.
— Наташа! — вскрикивает Люба в пахнущие пылью дверные доски.
— Окей, — говорит Обезьяна. — Подержи зажигалку, я открою.
Старый висячий замок поддается ей не сразу. За дверью оказывается маленькая подвальная комната, где ничего нет кроме смятой подушки в углу и сидящей на ней Наташи. Наташа сжалась в комок, словно хочет спрятаться в стену, она зажмуривается перед светом зажигалки, беспомощно кривя заплаканное лицо.
— Люба, — с трудом выговаривает она. — Как хорошо, что ты пришла.
— Что с тобой? — испуганно спрашивает Люба, хотя ей не очень-то хочется это знать.
— Мне было плохо, — Наташа вытирает рукой мокрое от слез лицо. — Ты можешь хоть немножко побыть со мной? Пожалуйста.
— Могу, — против воли соглашается Люба.
— Отдай зажигалку, у нее спички есть, — говорит Обезьяна. — Вот твоя сумка. Мне пора идти, я вас на замок закрою.
— Закрой, — слабо соглашается Наташа.
Стукнувшая дверь отделяет Любу от света, и она чувствует: может быть, это навсегда. Лязгает воссоединившийся с самим собой замок.
— Зачем она нас закрыла? — спрашивает Люба в наступившей непроглядной темноте.
— Чтобы никто не вошел, — устало говорит Наташа. — Сядь ко мне.
Люба нащупывает ее руками и опускается куда-то рядом. Наташа сразу целует ее в щеку сырыми заплаканными губами.
— С тобой не так страшно, — тихо говорит она.
— Страшно?
— Да, мне было очень страшно. Так страшно, что не хотелось даже жить.
— Если бы мне было страшно, я бы не сидела в темном подвале, — замечает Люба.
— Ты не понимаешь, — Наташа ровно и тепло дышит ей в ухо. — Я тут прячусь.
— Прячешься? От кого?
— От страха.
Они замолкают, и Люба пытается представить себе страх, от которого Наташа спряталась в подвале.
— Чего же ты боишься? — спрашивает она наконец.
— Поцелуй меня, тогда скажу.
Люба вслепую тычется губами и попадает в щеку возле Наташиного носа. Наташа тихо смеется, обвивает ей руками шею и проводит языком по Любиным губам. Язык у нее мокрый, теплый и невесомый. Потом она собственной щекой отирает Любе рот, ее волосы щекочут лицо.
— Не чево, а ково, — шепчет она, и целует Любу в рот одними приоткрытыми губами. — Ково.
— Скажи уже, а то мне страшно, — просит Люба.
— Тебя они не тронут — им нужна я. Они меня ищут, повсюду, понимаешь? Они пришли издалека, только для того, чтобы меня найти, из другой земли, из другой жизни.
— Кто это — они? — спрашивает Люба, немного холодея.
— Оборотни. Мертвые звери, которые превратились в людей.
— Звери, — шепотом повторяет Люба.
— Волки, медведи там всякие, которые давно подохли. Давно, много-много лет назад.
— Боже, какой кошмар, — ужасается Люба, вцепившись руками в Наташину одежду.
— Ты в Бога веришь?
— Нет. Бабушка моя верила.
— А ты — просто так не веришь, или специально: думаешь, что Его нет?
— А Он что, есть?
— Никто не знает. Но если Он есть, то Он большой и страшный. Он всех нас видит. И вот этого, — коротким мазком Наташа лижет Любу в нос, — Он очень не любит.
— Почему?
— Никто не знает. А знаешь, что оборотни сделают со мной, когда найдут? Всю кровь высосут.
— Врешь ты все, — отталкивает Наташу Люба.
— Тссс, — Наташа закрывает ей ладонью рот. — Слышишь?
Сперва Люба ничего не слышит, а потом различает тихий шорох за дверью. Она чуть не теряет сознание от обжегшей кожу жути, вздрагивает и прижимается к твердой стене.
— Это крыса, — еле слышно говорит Наташа. — Просто крыса. Знаешь, я люблю крыс, они милые зверьки. А главное — маленькие.
— Она сюда не залезет?
