– Это Харада с седьмого этажа.
– Добрый вечер.
– Извините, что так поздно.
– Что, выпьем?
– А ничего?
– Сегодня суббота. Я зайду через десять, даже нет – через пять минут. – Голос у нее богатый. Нет, она не трясется по ночам от страха.
Я собирался подать руку уставшей от одиночества женщине и был несколько разочарован. Но все- таки лучше, если бы она пришла мрачная. Так, сегодня у нас суббота. Когда не показывают мои сериалы, я начинаю путаться в днях недели.
– Кей, – сказала женщина.
Она присела на диван, открыла пластмассовую коробку, которую принесла с собой. Внутри – нож и несколько ломтиков сыра.
– По документам я Кацура. Только «фудзи», «но» да еще и «кацура»[10] – сплошная ботаника. Поэтому я – Кей. Как английская «К».
– Сколько сортов сыра у вас…
– Ем ломтиками, поэтому всего осталось понемногу.
– Можно мне вон того, с черной плесенью?
– Серьезно? – с удивлением глянула она.
– А что?
– Многие морщатся.
– Тогда мне ломтик.
– На самом деле это гадание на сыре. Вижу человека по тому, что он выберет.
– И что вам говорит ломтик с черной плесенью?
– Пока молодой.
– А что, без сыра не видно?
– Видно. И судя по лицу – моложавый. Некоторым подросткам ничего не нужно, кроме «Юкидзируси».[11]
– Выходит, они – старики.
– Выходит.
– Вот выпивка.
– А вот ломтик с черной плесенью.
Мы рассмеялись. Она пила дешевую бататовую водку, я – коньяк. Сама захотела этого пойла. Жизнерадостная. Одета в джинсы и желтую майку. Судя по мягким формам, ей около тридцати пяти, хотя с разговорчивостью и веселым нравом возраст никак не вязался.
– Позавчера утром мы с вами разминулись. Не помните? В дверях лифта. Вышли вы с таким страшным лицом и даже не взглянули на меня. О чем вы думаете в такие минуты? О сериале? Об убийстве? О спорте? Такие лица часто бывают у японских спортсменов.
Ее жизнерадостность показалась мне неестественной. Может, она гордится тем, что не выпячивает свои беды? Хотя какой смысл скрывать грусть человеку, который уже приходил ко мне пьяным с горя?
– Ладно, хватит, – ни с того ни с сего прошептала она.
– Что?
– Устала.
– Может, пересядете на стул? На этом диване, чтобы не устать, нужно сидеть развалившись.
– Перед тем как прийти, я решила. Побалагурить, и вернуться.
– Раз так, нужно облегчить ношу.
– Облегчила. – Она мягко улыбнулась. Впервые слова ее и тело слились воедино. – Шутки тоже требуют сил. Говорят, после тридцати неплохо понизить октаву.
– Может, коньяку?
– У меня еще есть.
Повисло молчание, и комнату наполнил шоссейный гул.
– Поставить музыку?
– Нет, – улыбнулась она. – Я слушаю всегда в одиночестве.
– Извините, но ломтиками как-то не очень.
– Это значит, что у вас есть любимый человек за границей?
– А если нет, что – больше не достанется?
– Мне нравится привыкать к непривычному вкусу. Сначала думаешь: какая дрянь, – но стоит несколько раз попробовать, и сразу познаешь всю прелесть. И вместе с тем кажется, что понимаешь Европу.
– Вам нравится все испытывать на себе?
– Точно. Кому-то же нужно, правда?
– Ну и как – получается?
– Получается, если потратить время.
«Вот бы и на меня потратить – сразу познаете всю прелесть», – едва не пошутил я, но сдержался. Не хотелось заходить далеко.
Однако женщина была красива. Сначала в глаза бросались широкий лоб и пухлые губы, но за беседой я ощутил силу ее взгляда. И время от времени ловил себя на том, что не отрываюсь от ее глаз. Глаза эти заставляли позабыть обо всех недостатках.
– У вас есть ученики?
– Если бы.
– Интересно, есть ли что-нибудь общее между людьми с экрана и простыми телезрителями? Когда говорят, что у всех этих паяцев или как их там есть куча учеников, что они серьезны и строги, начинается казаться, что из меня делают дуру.
– У меня нет. Думаю, нужно объяснить…
– Нет, не нужно.
– Я даже не знаю, вы одна или нет?
– Смотрите, какой сильный ожог, – тут же промолвила она и приложила к груди руку. – Вот здесь больнее всего. Залепила пластырем, но шрам остался и сойдет нескоро. – Она залпом допила бокал. – Не то чтобы дружба соседей, но на прошлой квартире один человек заметил, что я – одна, и постепенно стало душно…
Я подыскивал слова.
– Впервые… захотелось похвалить… этот дом.
– Налейте коньяку.
– Сейчас поменяю бокалы. – Я налил. – Я всех разогнал вот, встретился с вами. Вы сейчас так хорошо говорите. С того самого момента, как сюда зашли. Мужчины, которым до пятидесяти рукой подать, вряд ли способны провести вечер с такой красивой молодой женщиной.
– И, кроме того, поняли, что женщина – ущербная. А раз так – бояться нечего.
– Этого я не говорил. Я не в смысле секса.
– Почему бы и не в смысле? В темноте все получится. Сзади у меня ожогов нет. Пристраивайтесь, так должно получиться.
Некоторое время она не шевелилась. Я тоже. Затем осторожно, чтобы не нашуметь, она поставила бокал на стол.
Я опять подыскивал слова.
– Я всегда так, – тихо сказала женщина, – все порчу сама. Кстати, можно водички?
Она попыталась встать.
– Я сам…
И я сходил на кухню за водой. А когда вернулся, она поменяла позу и опустила руки на колени.
– Вот, пожалуйста. Или положить льда?
– Нет, спасибо.
