установленным на турели за передними сиденьями. Приказал своим разбегаться и открыл огонь.
Это случилось до того, как я понял, что происходит. Тяжелые пули буквально подбрасывали крестьян в воздух, и один за другим они валились на землю. Остальные солдаты открыли огонь из автоматов. Некоторые из крестьян пытались спасти детей, накрывая их своими телами. Кое-кто из маленьких детей смог убежать, добравшись до деревьев, прежде чем их настигли пули. Потом я узнал, что убежать удалось шестерым.
Мне стало нехорошо. В воздухе стоял густой запах крови и развороченных внутренностей… его не унюхать, когда смотришь голливудские фильмы. Никогда прежде я не видел, как умирают люди, а эти не были ни солдатами, ни партизанами. В домах нашли только один старый дробовик, годящийся разве что для охоты на кроликов и ворон.
Когда все закончилось, большинство стрелявших постигло разочарование. Ни спиртного, ни чего- либо ценного найти не удалось. Поэтому они подожгли дома и сараи, и мы уехали, оставив все догорать.
Ночь мы провели в лесу. Солдаты захватили с собой сливовицу, и почти все напились. Я попробовал выпить, но меня тут же вывернуло наизнанку. Я понял, что допустил ужасную ошибку. Меня окружали не патриоты, а бандиты, которые убивали, потому что им это нравилось.
Наутро мы начали планомерно обследовать проселки, уходящие в горы, возвращаясь к седловине, по которой проходила дорога к Баня-Луке. Именно так мы и нашли ферму. Она находилась в маленькой долине среди лесов. Я увидел, как Зилич, ехавший на головном джипе, поднялся и вскинул руку, подав тем самым сигнал „стоп“. Так же жестами приказал выключить двигатели. Водители выполнили приказ, и наступила тишина. А потом мы отчетливо услышали голоса.
Очень тихо мы вылезли из джипов и с автоматами в руках направились к опушке. В ста ярдах от нас двое мужчин выводили из амбара шестерых детей. Мужчины были без оружия, даже не в форме. Фермерский дом давно сгорел, от него осталась только труба, а рядом с пожарищем стоял новенький черный внедорожник „Тойота Лендкрузер“ с надписью „Хлеба и рыбы“ на борту. Мужчины повернулись и вздрогнули, когда увидели нас. Старшая из детей, девочка лет десяти, заплакала. Я узнал ее по косынке на волосах. Это была Лейла.
Зилич направился к ним с автоматом на изготовку, они же застыли как вкопанные, не пытаясь оказать сопротивление. Мы рассыпались и взяли их в полукольцо. Когда подошли близко, высокий мужчина заговорил. Я понял, что он американец. Зилич – тоже. Остальные английского не знали. Американец спросил: „Вы, парни, кто?“
Зилич не ответил. Прошел к новенькому внедорожнику. В этот момент Лейла попыталась сбежать. Один из солдат хотел ее схватить, но она увернулась. Зилич повернулся, вытащил пистолет, прицелился и выстрелил. Пуля разнесла девочке затылок. Он всегда гордился меткой стрельбой из пистолета.
Американец стоял в десяти футах от Зилича. В два прыжка подскочил к нему, размахнулся и ударил. Угодил по углу рта. Если у него и был шанс спастись, этим ударом он подписал себе смертный приговор. Зилича американец застал врасплох, чему удивляться не приходилось. В Югославии никто бы на такое не решился.
Последовали две секунды всеобщего изумления. Зилич упал на землю, из разбитой губы потекла кровь. А потом шестеро его головорезов набросились на американца, принялись молотить его сапогами, кулаками, прикладами автоматов. Я думаю, забили бы насмерть, но вмешался Зилич. Поднялся, вытирая с подбородка кровь, и приказал прекратить избиение.
Американец был жив, рубашку на нем разорвали, тело покрывали красные пятна от ударов, лицо распухло, ссадины, разбитые нос и губы кровили. Из-под рубашки виднелся широкий денежный пояс. По приказу Зилича один из мужчин сорвал его. В нем лежали стодолларовые купюры. Никак не меньше десяти. Зилич посмотрел на американца, который посмел ударить его.
– Дорогой мой, да ты весь в крови. Тебе требуется холодная ванна, мой друг. Она тебя подбодрит, и кровь смоется. – Он повернулся к своим людям. Они не понимали, с чего вдруг такая забота об американце. Но Зилич не зря говорил о ванне. Он еще раньше заметил, что после недавних дождей выгребная яма наполнена до краев. Как навозом домашних животных, так и человеческими экскрементами. Она служила для сбора и того, и другого. За годы, прошедшие после того, как ферму сожгли, содержимое ямы затвердело, но сильные дожди вновь перевели дерьмо в жидкое состояние. По приказу Зилича американца бросили в яму.
Холодная жижа, должно быть, привела его в чувство. Ноги коснулись дна, он оттолкнулся, вынырнул на поверхность, попытался выбраться из ямы. Рядом лежали жерди, вывалившиеся из ограждения загона для скота. Люди Зилича схватили их и начали топить американца.
Всякий раз, когда его лицо вновь появлялось над поверхностью вонючей жижи, он кричал, просил его пощадить. Когда вынырнул в шестой или седьмой раз, Зилич схватил жердь и воткнул ее свободный конец в распахнутый в крике рот, должно быть, вышиб все передние зубы. А потом надавил на жердь и продолжал давить, не давая молодому человеку подняться на поверхность, пока тот, захлебнувшись, не умер.
Я отошел к деревьям, и меня вырвало колбасой и черным хлебом, которые я съел на завтрак. Я хотел убить их всех, но их было слишком много, и я боялся. Пока меня рвало, я услышал несколько выстрелов. Они убили пятерых детей и боснийца, сотрудника гуманитарной миссии, который привез американца в эту долину. Тела тоже бросили в выгребную яму. Один из людей Зилича обнаружил, что буквы слов „Хлеба и рыбы“ на обеих бортах внедорожника – наклейки и снимаются без труда.
Когда мы уехали, о нашем пребывании напоминали только яркие пятна детской крови на траве да стреляные гильзы. В тот же вечер Зилич разделил доллары. Дал каждому по сотенной. Я отказывался брать, но он настоял, заявив, что я должен взять, чтобы остаться „одним из нас“.
Я попытался избавиться от этой сотенной в тот же вечер, расплатившись в баре, но он это увидел и вышел из себя. На следующий день я сказал ему, что возвращаюсь в Белград. Он пригрозил, что найдет меня, изувечит, а потом убьет, если я скажу кому-либо хоть слово.
Мне давно уже известно, что я – не храбрец, и именно мой страх перед ним заставлял меня молчать все эти годы. Ничего я не сказал и англичанину, который задавал мне вопросы летом 1995 года. Но теперь я обрел мир с самим собой и готов давать показания в любом суде Голландии или Америки, пока Господь Бог не заберет меня к себе.
Клянусь его именем, я сказал только правду и ничего, кроме правды.
Написано под мою диктовку в районе Сеняк города Белграда 7 апреля 2001 года.
Милан Раич».
В тот же вечер Следопыт по электронной почте отправил длинное письмо Стивену Эдмонду в город Виндзор, провинция Онтарио, и получил лаконичные инструкции:
«Поезжайте, куда нужно, делайте, что необходимо, найдите моего внука или то, что от него осталось, и привезите домой, в Джорджтаун, США».
Глава 13
Выгребная яма
Мир пришел в Боснию с Дейтонскими соглашениями в ноябре 1995 года, но раны войны никуда не делись, даже не зарубцевались.
Босния никогда не была богатой республикой. Не могла похвастаться ни Далматийским побережьем, привлекавшим туристов, ни месторождениями полезных ископаемых. Испокон веков большинство населения составляли крестьяне, возделывающие не такие уж и большие полоски пахотной земли, зажатые между гор и лесов. Мало кто мог представить себе, что через поколение или два сербы, хорваты и
