– Вай дод, горе мне, – ничуть не стыдясь публики, радостно взвыл Насреддин. – Смотрите все – наш дорогой и всеми подряд любимый начальник городской стражи, храбрейший Аслан-бей, отмеченный глубоким умом и несомненными достоинствами, – попал во власть шайтана! Лёва-джан, покажи несчастного в профиль, пусть люди убедятся…
Могучий Оболенский в два приёма перевернул багровую от ярости жертву низкой подставы, и народ ахнул! Собственно, ахнул даже сам Аслан-бей, невольно скосивший на себя же глаза… Насчёт «несомненных достоинств» домулло не солгал, ибо, по крайней мере, одно из них позиционировалось сейчас столь несомненно, что готово было прорвать узорчатые подштанники!..
– Ва-а-а-ах… – кто с испугом, кто с уважением, а кто и с завистью, но отметили все.
– Вот и я говорю, как жить, как мне теперь жить, правоверные, – продолжал причитать Ходжа, одновременно отступая за спины любопытствующих, – если даже в банный день наша доблестная стража при виде нас выдаёт такие откровенные намерения?! Пойду спрячусь в Бухару… А вы держите его, люди! Не оставляйте мусульманина, быть может, ледяная вода, над которой произнесено имя Аллаха, изгонит похотливого шайтана из чресел этого достойного мужа… Дерзайте!
Потом уже было трудно сказать, кто первым окатил Аслан-бея из тазика. Сильно подозреваю, что это был всё тот же Ахмед… А уж когда включились все, то определить главного виновного возможности уже не было. Вот главного пострадавшего – это легко!
Бедный начальник городской стражи с воплями, визгом и матом носился по бане кругами, как психованный сайгак, а сердобольные мусульмане со всех сторон сострадательно обливали его то горячей, то холодной водой попеременно. Или у кого какая была под рукой, потому что о методе эффективного закаливания контрастным душем по тем временам и не подозревали…
Порядок удалось навести не скоро. Авторитет бесстрашного Аслан-бея был подмочен бесповоротно, причём в самом буквальном смысле. Слишком много свидетелей видели его конкретно возбуждённым в обществе мирно моющихся мужчин. Будь дело в женской бане, то «угол интереса» можно было бы признать здоровым и естественным, а тут…
Но в довершение ко всему оказалось, что одежда и личные вещи опозоренного слуги закона тоже бесследно исчезли! Багдадский вор не терял времени, а безвинно проклинаемый шайтан поставил ещё одну галочку в планах мести неуёмному Льву Оболенскому…
…Чистые, вымытые, счастливые от осознания исполненного долга, друзья сидели в соседней чайхане, легко расставаясь с ворованными деньгами:
– Ходжа, чего ты плеснул ему в вино? Эту хрень стоит немедленно запатентовать и продавать на доллары, как «мечту импотента»…
– О, я носил склянку с этой волшебной жидкостью уже три дня – и вот, час настал! Сей замечательный отвар готовят из горных трав, а рецепт его известен любому ферганскому пастуху. Налей всего двенадцать капель в ведро воды и дай самому немощному верблюду в стаде – через полчаса он обеспечит потомством всех верблюдиц в округе! Раньше на людях не использовалось, но ведь результат оказался выше всяких похвал, да?
– Воистину выше всяких… – благоговейно поддержал башмачник. – А ты, почтеннейший, вылил ему всё или, благодарение небесам, хоть что-то осталось?! Мне пригодится, на потом… если повезёт…
Насреддин изумлённо выгнул бровь, и поникший Ахмед наконец-то решился поведать товарищам таинственную историю своего неожиданного появления в Коканде. И речь его была полна искренней печали, голос дрожал, а о поучительности данного рассказа судить вам, о терпеливейшие из читателей…
– Хвала Всевышнему, мы жили нежно и дружественно, сочетавшись законным браком по шариату, под благозвучное чтение Корана и благословенное пение муллы. Представьте же меня, недостойного, на которого свалилось столь великое и всеобъемлющее счастье, которое… длилось целых четыре дня! Четыре дня я услаждал её, исполнял любое её желание, варил ей плов и мыл посуду, стирал бельё, подметал в доме, испытывая благоговейный восторг, приличествующий любящему мужу! А потом, вечером пятого дня, у меня купили сразу семь пар тапок, и на радостях я совершил маленький грех – купил немного вина… В общем, я его почти не пил, но почему-то пришёл в дом с двумя соседями?! А там моя драгоценная жена возлежала на подушках, кушала хурму и… больше ничего не делала. Соседи зачем-то сказали, что праведной мусульманке всегда есть чем занять трудолюбивые руки. Зря сказали… Она заняла руки палкой и вытолкала нас всех! Вай дод, что я наделал… как я мог… как повернулся мой грешный язык в тот роковой момент сказать ей – «талак»…
Если кто ещё чего недопонял, то коротенькая формула «талак», три раза произнесённая мужем вслух и при свидетелях, в одну минуту делает его свободным от уз брака! Женщина обязана, скорбно опустив глаза, признать волю мужчины и быстренько покинуть дом, взяв с собой лишь то, что на ней в данный момент есть. Обычно именно в связи с лёгкостью такого развода и риском остаться в неглиже ушлые восточные жёны носят на себе всё золото, что имеют…
Ирида аль-Дюбина была необычной женщиной, я бы даже назвал её первой феминисткой стран Ближнего Востока. Она не стала дожидаться второго и третьего произнесения «талак», а просто перешагнула через пригнувшегося мужа, ушла в ночь и растворилась, как местный бюджет… Перепуганный башмачник уже через полчаса обыскивал все близлежащие улочки, чайханы, постоялые дворы и дешёвые китайские забегаловки.
Наутро, никого не ставя в известность, он прикрыл лавку, продал последние туфли и, подобно Ивану- царевичу, пустился в бесконечный путь. Верные ноги и кривая судьба, в конце концов, довели его до славного Коканда, где на базаре он и встретил двух разнокалиберных «ханум» с безумно знакомыми именами…
Глава 22
Лучше наступить на высоковольтный провод, чем на хвост шайтану… Или наоборот?!
– Что нового в городе?
– Народ передаёт из уст в уста дивную историю о сиятельном Аслан-бее, который бегал по городской бане, угрожая моющимся правоверным тем единственным орудием, которым природа щедро одаряет каждого правильно настроенного мужчину.
– Вашего Асланчика она одарила особо щедро…
– Вай мэ, Лёва-джан, над этим и смеются! Но не впадай в зависть, ибо сказано, что Аллах, дарующий одному человеку силу, богатство и власть, непременно ущемит его в другом… Жаловаться некому, а хитрую улыбку с лица мусульманина не сотрёшь усилиями и всех стражников Коканда!
– Тогда моя миссия выполнена, где Бабудай-Ага?
– Хороший вопрос… Однако, хоть ты и посрамил великого султана с его любимым слугой, джинн не пришёл вернуть тебя туда, откуда ты вышел.
– Ходжа, мы все оттуда вышли…
– У тебя скверный язык, друг мой, и бесстыдное воображение, переворачивающее каждое моё слово на извращённо-похабный лад. За что тебя женщины любят, а?
– За скромность и красоту, – наставительно напомнил сам себе Лев Оболенский. – Ладно, я понял, пока мы не воссоединим разрушенную семейную пару – домой меня никто не отпустит. Это из-за шайтана, да?
– Увы, его козни столь же неисповедимы, как пути Аллаха, – скорбно признал домулло. – Но не стоит дожидаться, когда наш храбрейший Аслан-бей убедится, что нас нет в городе, и пошлёт стражу за ворота. Мы покинем этот постоялый двор уже вечером…
Забегая вперёд (или возвращаясь назад?), скажу, что ребятки дали дёру из Коканда сразу же после шумного банного инцидента. Уходили по одному, огородами, стараясь по максимуму не привлекать внимания. Местом встречи был обозначен небольшой караван-сарай в двух часах пути.
Башмачника Ахмеда отправили на конюшню болтать с Рабиновичем, а Лев и Ходжа в добротном платье погонщиков верблюдов неспешно пили зелёный чай под навесом для «чёрной кости» в разношёрстной компании такого же простого люда. Говорили вполголоса, хотя шпионов и соглядатаев бояться не стоило, они предпочитали другую среду, отираясь поближе к заезжим купцам.
В чём, кстати, была заслуга всё того же домулло, в своё время лихо подставившего пару лазутчиков бухарского хана – несчастные с ночи засели в засаду в кустах у арыка, а наутро туда пришли мыться
