— Алек, — сказала она тихонько, — никогда еще ты не целовал меня так здорово. Божественно! Ну а теперь я побегу, а то ты из-за меня опоздаешь к обеду.
Она выскользнула из моих объятий, выскочила за дверь как всегда в мгновение ока.
Я внимательно рассмотрел свое отражение в зеркале. Никаких следов. А вообще-то столь страстные поцелуи вполне могли оставить кое-какие следы!
Что же за личность этот Грэхем? Носить его одежду я могу, но осмелюсь ли я позаимствовать и его женщину? А она действительно его женщина? Кто знает! Во всяком случае не я. Был ли он развратником и бабником? Или я вломился в совершенно невинный, хотя и несколько опрометчивый роман?
Нельзя ли мне вернуться назад тем же путем — через огненную яму?
Вопрос лишь в том — хочу ли я этого?
Идешь на корму, пока не достигнешь главного трапа, потом спускаешься на две палубы вниз и снова идешь в сторону кормы — так было указано на пароходных планах буклета.
Нет проблем! Человек у двери столовой, одетый примерно так же, как и я, но с меню под мышкой, был, вероятно, старшим официантом или главным стюардом столового салона. Он подтвердил мою догадку, улыбнувшись широко и профессионально.
— Добрый вечер, мистер Грэхем.
Я остановился:
— Добрый вечер. Что это за изменения в размещении пассажиров за столиками? Где я должен сидеть? (Хватайте быка за рога, и в худшем случае вы хотя бы удивите его.)
— Это не навсегда, сэр. Завтра вы опять будете есть за четырнадцатым столиком. А сегодня капитан просит вас пожаловать за его стол.
Он подвел меня к огромному столу, занимавшему середину салона, и начал было усаживать по правую руку капитана, но капитан встал и принялся аплодировать. Все, кто сидел за этим столом, последовали его примеру, к ним присоединились остальные, собравшиеся в большом зале, которые, как мне показалось, стоя приветствовали меня. Кое-где даже звучали восторженные выкрики.
За обедом я сделал два важных открытия. Первое — совершенно очевидно, Грэхем выкинул тот же глупый номер, что и я (тем не менее неясность, было ли нас двое или я был в единственном числе, все же оставалась; этот вопрос я решил отложить в самый долгий ящик).
Второе, но самое важное — не пейте ледяной ольборгский аквавит[12] на пустой желудок, особенно если вы, подобно мне, воспитаны в духе трезвости.
3
Вино глумливо, сикера — буйна…
Я не хочу возводить напраслину на капитана Хансена. Мне приходилось слышать, что скандинавы, насыщая свою кровь этанолом, делают ее похожей на антифриз, чтобы легче переносить долгие суровые зимы, а потому они плохо понимают людей, которым от крепких напитков делается нехорошо. Кроме того, никто за руки меня не держал, никто не зажимал мне ноздри, никто насильно не лил мне спирт в глотку. Последнее проделал я сам.
Наша церковь не придерживается взгляда, что плоть слаба, а грех по-человечески понятен и извинителен. Грех может быть прощен, но отнюдь не с легкостью. Прощение еще надо заслужить. А потому грешнику надлежит выстрадать свое искушение.
Кое-что об этих страданиях мне еще предстояло узнать. Мне говорили, что они называются похмельем.
Во всяком случае, так их называл мой дядюшка-выпивоха. Дядя Эд утверждал, что человеку никогда не бывать трезвенником, если он не пройдет полного курса пьянства, ибо иначе, ежели соблазн встанет на его пути, он не будет знать, как с этим самым соблазном управиться.
Возможно, я смог бы служить доказательством истинности данного положения дяди Эда. В нашем доме на него всегда смотрели как на источник неприятностей, и, если бы он не был маминым братом, отец не пустил бы его даже на порог. Да его и так никогда не уговаривали погостить подольше и не упрашивали вернуться поскорее.
Не успел я сесть за стол, как капитан предложил мне стакан аквавита. Стаканы, из которых пьют этот напиток, невелики; их скорее можно назвать маленькими, в этом-то и скрыта главная опасность.
Именно такой стаканчик капитан держал в руке. Он поглядел мне прямо в глаза и сказал:
— За нашего героя! Skal![13] — запрокинул голову и выплеснул содержимое стакана в рот.
По всему столу эхом разнеслось: «Skal!» — и каждый из сидевших опрокинул свой стакан так же лихо, как капитан.
Ну и я тоже. Должен сказать, что положение почетного гостя налагает определенные обязанности — «если живешь в Риме…»[14] и так далее. Но истина в том, что у меня просто не хватило настоящей силы воли, чтобы отказаться. Я сказал себе: «Такой маленький стаканчик не может повредить» — и осушил его одним глотком.
И в самом деле ничего не произошло. Аквавит прошел отлично. Приятный, холодный как лед глоток, оставивший после себя острый привкус пряностей, среди которых выделялась лакрица. Я не знал, что именно пью, и не был даже уверен, что это алкоголь. Во всяком случае, мне он таковым не показался.
Мы сели, кто-то поставил передо мной тарелку с едой, и личный стюард капитана налил мне еще стаканчик шнапса. Я уже собрался приняться за еду — восхитительные датские закуски из тех, что обычно входят в ассортимент smorgasbord,[15] — когда кто-то дотронулся до моего плеча.
Я поднял глаза — это был Многоопытный Путешественник.
Рядом с ним стояли Авторитет и Скептик.
Имена у них теперь были другие. Некто (или нечто), превративший мою жизнь в запутанную головоломку, особо далеко в данном случае не пошел. Джеральд Фортескью, например, теперь стал Джереми Форсайтом. Несмотря на мелкие изменения, я без труда узнал каждого из них, а новые имена были достаточно сходны со старыми — показатель того, что кто-то или что-то продолжает свой розыгрыш.
(Но тогда почему моя новая фамилия так отличается от фамилии Хергенсхаймер? В звучании имени Хергенсхаймер есть особое достоинство, я бы сказал, в нем слышны отголоски известного величия. А Грэхем — имечко так себе.)
— Алек, — сказал мистер Форсайт, — мы недооценили вас. Дункан, и я, и Пит с радостью признаем это. Вот три тысячи, которые мы вам должны, и… — он протянул руку, которую до сих пор держал за спиной; в ней оказалась здоровенная бутылка, — вот самое лучшее шампанское, какое только есть на пароходе, как знак нашего уважения.
— Стюард! — крикнул капитан.
И тот же стюард, ведавший напитками, двинулся вокруг нашего стола, наполняя стаканы всех сидевших. Но еще до этого обнаружилось, что я снова стою и трижды под возгласы «Skal!» опустошаю стаканчики аквавита — по одному за здоровье каждого проигравшего, — а в другом кулаке сжимаю три тысячи долларов (долларов Соединенных Штатов Северной Америки). У меня не было времени разбираться, почему три сотни вдруг превратились в три тысячи, что, впрочем, было не более странно, чем то, что случилось с «Конунгом Кнутом». Вернее, с его обоими воплощениями. Да и мои способности удивляться к этому времени почти иссякли.
Капитан Хансен приказал официантке приставить к столу стулья для Форсайта и его компании, но все трое отказались на том основании, что жены и соседи по столам ждут их возвращения. Да и у нас места
