охватившие ее во время инцидента на кухне и затем беспощадно подавленные, наконец рассеялись. Слава Богу, Майкл, кажется, ничего не заметил, судя по тому, что поведение его осталось таким же вежливым и дружелюбным, и это само по себе было бальзамом для ее гордости, но во всем остальном она страдала от острой боли, и ничто не могло ее облегчить. Так что теперь она жила одним днем, и каждый из них, будучи благополучно прожит, приближал ее к долгожданной свободе.
Время потихоньку шло, и уже две недели отделяли ее от случая на кухне, когда она, возвращаясь в отделение после дневного перерыва, почти столкнулась с Майклом в дверях подсобки. Он очень торопился, в руках у него был старый облупленный таз.
— Положите, пожалуйста, сверху крышку, Майкл, — машинально произнесла она.
Он остановился, не зная как ему быть: срочность дела не позволяла ему задерживаться, но и пренебречь ее приказанием он тоже не мог.
— Это для Наггета, — объяснил он. — У него страшная головная боль, и его тошнит.
Сестра Лэнгтри обошла его и протянула руку к полке за дверью в подсобке, где лежали чистые, хотя и посеревшие от частого употребления полотенца. Она взяла у Майкла таз и прикрыла его одним из полотенец.
— Так, значит, у Наггета мигрень, — задумчиво сказала она. — С ним это случается нечасто, но уж если случается, бедняга мучается невыносимо.
Она прошла в палату. Наггет распростерся на кровати совершенно неподвижно, на глазах у него лежала тряпка, смоченная холодной водой. Сестра Лэнгтри бесшумно пододвинула к кровати стул и села.
— Я могу чем-нибудь вам помочь, Наггет? — мягко спросила она, тихонько поставив таз на тумбочку.
Губы его с трудом зашевелились.
— Нет, сестренка.
— Давно началось?
— Несколько часов, — прошептал он, и две слезинки выкатились из-под тряпки. — Все еще впереди.
Она не стала прикасаться к нему.
— Ну ничего, ничего. Лежите и не двигайтесь. Я здесь и буду заходить к вам время от времени.
Она еще посидела минутку, потом поднялась и пошла к себе в кабинет. Майкл уже ждал ее.
— Вы уверены, что все в порядке, сестренка? — спросил он, с тревогой глядя на нее. — Я еще ни разу не видел Наггета в таком состоянии. Он лежит совершенно неподвижно и даже ни разу не пискнул.
Она засмеялась.
— Все нормально! У него типичнейшая мигрень, вот и все. Просто боль такая сильная, что он боится даже пошевелиться или издать звук.
— А вы ничего не можете дать ему? — нетерпеливо спросил Майкл, поражаясь, как ему казалось, такой бесчувственности с ее стороны. — Может быть, морфий. Уж он-то всегда срабатывает.
— Только не при мигрени, — решительно сказала она.
— То есть вы вообще ничего не собираетесь делать?
Его тон не понравился ей, и она раздраженно ответила:
— Наггету не угрожает никакая опасность. Он просто очень плохо себя чувствует. Часов через шесть его вырвет, и боль сразу же станет легче. Можете мне поверить, мне очень жаль его, я знаю, как ему сейчас тяжко, но я не собираюсь подвергать его риску наркотической зависимости! Вы здесь находитесь достаточно долго, Майкл, чтобы понять, в чем настоящая проблема с Наггетом, так почему же вы хотите, чтобы я сыграла роковую роль в его жизни? Я, конечно, не считаю себя абсолютно непогрешимой, но мне не нравится, когда мои пациенты учат меня, что надо делать.
Майкл рассмеялся, схватил ее за руку и дружески стиснул.
— Дай Бог вам здоровья, сестренка! — объявил он, и в глазах его мелькнуло что-то более теплое, чем простое дружелюбие.
Сестра Лэнгтри почувствовала, как в ней что-то зажглось; горячая волна благодарности разливалась по всему ее телу: теперь ошибки быть не могло, она видела это по его глазам. Все сомнения разрешились; она знала, что любит его, и больше уже не надо копаться в себе, конец всем мучениям и терзаниям. Наконец все стало на свои места, и теперь она чувствовала себя так, будто прошла долгий и трудный путь и приблизилась к цели.
Майкл пристально всматривался в ее лицо, губы его раскрылись, он хотел что-то сказать. Она замерла в ожидании. Но слова так и остались несказанными. Сестра Лэнгтри явственно видела, как работает его мысль, и любовь уступает место… чему?.. Страху? Осторожности? Рука его разжалась, теперь его прикосновение было чисто дружеским, нежность исчезла.
— Ну ладно, увидимся, — сказал он и вышел за дверь.
Льюс не дал ей времени для размышлений, он вошел в кабинет, и она очнулась от оцепенения, в которое ее поверг разговор с Майклом.
— Мне надо кое-что сказать вам, сестренка, прямо сейчас, — начал Льюс. Лицо его было совсем белым.
Она облизнула губы.
— Ну разумеется, — выговорила она с трудом и усилием воли выбросила из головы мысли о предыдущей встрече.
Льюс сделал несколько шагов вперед, пока не подошел к самому ее столу. Она села в кресло.
— Придется мне с вами расквитаться, — заявил он.
— Ну что ж, садитесь, — спокойно сказала она, — Это не займет много времени, лапочка, — улыбка на его лице была скорее похожа на оскал. — По какому праву вы суетесь в мои отношения с маленькой мисс Вуп-Вуп?
Сестра Лэнгтри широко раскрыла глаза.
— Я?! Неужели?
— Вы, черт возьми, прекрасно знаете сами! Все шло прекрасно, и вдруг ни с того ни с сего она мне заявляет, что ей, мол, неприлично связываться с такими, как сержант Льюс Даггетт, потому что после разговора с вами она увидела то, чего раньше не замечала.
— Так же неприлично, как и встречаться танком, — возразила сестра Лэнгтри. — Офицерам не пристало вступать в интимные отношения с рядовыми.
— Не надо, сестренка! Вы, как и я, отлично знаете, что все эти правила нарушаются в этом чертовом заведении чуть ли не каждую ночь! А кто здесь вообще есть, кроме рядовых? Высокое начальство? Да ни у одного из них не поднимется, будь перед ним хоть Бетти Грейбл! Больные — офицеры, эти клячи водовозные? Да поставь перед ними хоть саму Деву Марию голую, у них и то не встанет!
— Вы можете быть вульгарным и грязным, Льюс, если по-другому у вас не выходит, но прошу вас воздерживаться от кощунства! — отрезала она. Лицо ее окаменело, в глазах появилось выражение холодной злости.
— Дело в том, солнышко, что сам предмет разговора вульгарный и грязный, — пропел Льюс, — так что, думаю, придется мне зайти еще дальше, чем просто кощунствовать. Какая же вы, оказывается, старая ханжа! Никому не удастся посплетничать о сестре Лэнгтри в столовой, не так ли?
Он схватился руками за край стола и наклонился к ней, лицо его было на расстоянии нескольких дюймов от ее лица и оттого казалось огромным. Однажды они уже сидели так, но только теперь в глазах его было совсем другое выражение.
— Послушайте, что я вам скажу! Вы больше не посмеете вмешиваться в мои дела, или я сделаю так, что вы пожалеете о том, что на свет родились! Слышите? Я развлекался с маленькой мисс Вуп-Вуп так, как вам и во сне не снилось, швабра вы засохшая!
Эпитет проник глубже, чем он предполагал: на лице ее выступила краска гнева и боли, и тогда, поняв, что задел наконец ее за живое, он принялся жалить в больное место со всем ядом, который только
