рук, да прямиком в Ратниковы палаты, и хоть стискивай пальцы – ускользающую жизнь в руке не удержишь. Утеку меж пальцев, будто вода.
Безрода хватило на три дня. Чтобы спать урывками, и даже не спать, а дремать, подлечивая раненых. На четвертый день мой муженек тихонько сник возле костра, да так тихо, что никто и не заметил. Вроде на мгновение присел отдохнуть, да так и повалился набок. За высоким пламенем костра не сразу углядела. И лишь когда пламя костра прогорело до костерка, усмотрела, что немилый свернулся на земле и подтянул колени к груди.
Так не спят, – уткнувшись головой в грудь и спрятав руки на животе. Так корчатся от сильных болей. Так сводит руки-ноги, когда усталость не отпускает даже во сне, и, кажется, будто все еще стоишь. Я оглянулась. Все спали, кроме меня и Гарьки. Только мы бодрствовали, остальные лежали в лежку. Нашла глазами коровушку, та под руку вела кого-то из порубленных в лесок, – по нужде ему приспичило. Так и вышло, что заниматься Безродом именно мне. Опустилась рядом с ним на колени. Поедом себя ела, накручивала, – дескать, что это такое, на колени падаю пред страхолюдом, вместо того, чтобы спиной повернуться да уйти. И не просто не отвернусь, а и голову на колени возьму. В мыслях просила у Грюя прощения. Никогда не думала, что еще чью-то голову, кроме милого, положу себе на колени. А вот кладу. Приподняла сивую голову с земли и отерла со лба холодный пот. Безрод лишь крепче губы поджал. Хотела было совлечь багровую рубаху да перетянуть рану, и даже подол ухватила. Но и только. Уж не знаю, какие силы выдернули Безрода из глубин беспробудного сна, откуда надломленным да смертельно усталым так просто не выбраться. Едва рубаха поползла вверх, Сивый открыл глаза. Глубоко вздохнул, уставился на меня бессмысленным взором и, стиснув зубы, прошептал:
– Что?
Так же стиснув зубы, тем же свистящим шепотом я ответила:
– Перетянуть хочу. Подохнуть не даю. Хотя, по мне, уж лучше бы…
Сивый ухватил подол рубахи и одернул вниз. Глаза едва держал открытыми, а ты гляди, как в рубаху вцепился!
– Не помру. Руки прочь от рубахи. Или дел других нет?
А говорил-то как! На каждое слово собирался, как на битву, только бы сознание не упустить. Я опешила. Боги, что происходит? Для чего Сивый взял меня в жены? Мне казалось, люди женятся для того, чтобы одно ложе делить на двоих. Мужья жаждут видеть жен без одежек, и сами рады вверить ласковым женским рукам свое тело. О нет, вовсе не сожалею, что все идет не по канону, но в кои веки кто-то переплюнул меня в неприступности. Раскрыв рот, не отводила от Безрода растерянного взгляда и, кажется, впервые взглянула на мужа ничего не понимающими глазами. До того казалось, будто все вижу насквозь, понимаю каждое движение черной души. Казалось бы, сама несу телу облегчение и ласку, а, – поди ж ты, не берет.
– Чего уставилась? – Безрод засыпал, глаза еле-еле держал открытыми, а все равно ухмылялся. – Дожил, наконец. Теперь сама с меня глаз не сводишь. Нравлюсь?
Все. Спал наглец, но подол рубахи зажал в руке намертво. И даже не спал, а забылся сном бессилия. Но даже в забытьи шептал:
– Рубаху не тронь! Не тронь!
Да почему не тронь? Неужели тело у Безрода красоты неописуемой, – боится, что полезу сильничать? Думает, на передок слаба, не удержусь? И даже если не удержусь, не для того ли боги поделили род людской на мужчин и женщин и послали в мир красоту, дабы находили жены мужей, а мужи красивейших жен? Не этого ли хотел Сивый, когда замуж брал? Тупо глядела на спящего, держала его голову на коленях, – и не узнавала себя. Моя израненная душа перестала плакать кровью, подняла голову и впервые после порабощения взглянула на этот мир с любопытством. Я сама себе призналась, что нутро немилого мужа для меня совершенно непроглядно. Как понимать слова Сивого? Я для него настолько нехороша, что и прикоснуться к себе не дает? Как ножом по сердцу резанули обида и злость. Мне Сивый не нужен, но неужели кто-то в здравой памяти отшатнулся бы от меня, как от болезной? Что прячет на теле Сивый, – может быть, какой-то родовой знак? Неужели печать самого Злобога?
Я осторожно убрала голову Безрода с колен, встала и ухаживала за ранеными до собственного изнеможения. Делала то, что делал Сивый. Вышло, что мы занимались одним делом, как это часто бывает у мужей и жен. Сама не поняла, как так получилось, однако получилось. Спала без снов, и пока спала, недоумение и злость не давали покоя. Почему? Как от прокаженной! Неужели побрезговал?
Оставались на острове две седмицы. Слава богам, к нашему берегу больше никто не пристал. Соратники отлежались, начали ходить, и все это время с мрачным выражением на исхудавшем лице от них не отходил Безрод. Ко мне подходили парни, вставшие на ноги, кланялись. Благодарили за мужа, отдавали мне должное – в бою видели. Я мрачно кивала. А Круглок, наш предводитель, странные слова сказал. Будто рад тому, что Сивый на ладье оказался. Мол, такой боец в любой дружине лишним не будет.
Да что, в конце концов, творится вокруг меня? Что такого видели все, и только я, дура, ни сном, ни духом? Как разъяренная волчица подлетела к спящему Безроду, хотела растолкать, взять за грудки да хорошенько расспросить. Мой постылый сам взвился на ноги, едва услыхал мой топот. Быстрее быстрого в руке сверкнул меч. Ну, откуда на острове взяться топоту да грохоту, если кругом все от немочи тихонько с рогатками ковыляют? Сивый не рассуждал, спросонья подумал, будто враг подкрался. А это я, дурища, оказалась. Всего несколько раз такое видела, когда спросонья – сразу за меч, да скорее молнии врага надвое. Безрод и проморгаться не успел бы, как быть мне, топотливой корове, разваленной надвое! Уж и не знаю, как догадался, что это я, а не чужаки.
– Чего носишься, точно угорелая? Лишних сил много?
Не кричал, слюной не брызгал, сунул меч в ножны и устало потер лицо. Я кривила губы, клацала зубами и надвигалась, ровно холм на мышь. Сивый глядел на меня исподлобья и ни шагу назад не сдал. Злая, как бешеная сука, подступила к благоверному, взяла за грудки и зашипела прямо в лицо.
– Что ты, мой ненаглядный муженек, в сече делал? Откуда рана на боку? Что знают все остальные, и только я, дура, не ведаю?
Безрод мгновение смотрел мне в глаза, потом резко пропустил голову под правой рукой и дернул шеей, словно отбросил чуб, лезущий на глаза. Меня неудержимо повело влево, ворот съехал Сивому на загривок, и, чтобы не распустить мужу рубаху, я разжала пальцы. Только мои пятки засверкали. Едва не падая, пробежала несколько шагов и быстро повернулась, готовая драться, кусать, грызть. Но Сивый уже уходил, плечами поправляя рубаху. Я опустила руки. Все поняла. Ни мне, ни кому-то еще Безрод не даст таскать себя за грудки. Никому. Не знала, что поднимает голову в душе, но стало так жарко, – думала, пар от меня валит. Щеки запылали, грудь заходила.
Глядела ему вослед и сама себе удивлялась. Мое равнодушие к жизни на чужбине без отца и матери, без сестер, без Грюя – таяло, как снег на солнце. Словно непрочную озерную дымку его рвало в клочья шалым ветром. Сначала была зла, потом изумлена, потом разъярена, а теперь мне стало необъяснимо жарко. Рванула ворот, подставилась ветру, и все равно не помогло. Хоть забеги Сивому поперек дороги и смотрись в холодные глаза, пока жар в душе не уляжется. Куда заведет меня злость, я не знала, и боялась. Всю последнюю седмицу Безрод как будто рос в моих глазах, и мне это очень не нравилось.
Я знала, что делать. Безответные вопросы не давали покоя и роились голове, словно болотная мошка. Пройдет еще немного времени, и Безрода не станет видно за этими вопросами. Да, я знала, что делать.
Муженька нашла вечером у Нелепы, сухонького воя, на вид невзрачного, но гораздого рубиться, как немногие на ладье. Не кто-то рассказывал, сама видела. Нелепа хитро мне подмигнул, как будто знались много лет, и смешно покосился на Безрода, склоненного над раной. Дескать, туго Сивый дело знает. Я лишь кисло усмехнулась. Уж так получается, что на этом острове солнце ходит вокруг моего постылого. Наверное, Сивый меня спиной почуял, или глаза на затылке завел – только он еще ни разу не ошибся, не назвал другим именем, когда подходила со спины.
– Стряслось что-то, ненаглядная моя? – лица Безрода мне видно не было, но все равно знала, что он ухмыляется. Как будто сама видела эту ухмылку. Улыбнулась в ответ.
– Разговор есть. У ладьи ждать буду.
Когда вечно прищуренные глазки Нелепа сально блеснули под густыми, седеющими бровями, я поверила, что воин близок к выздоровлению. Умирающему не может быть дела до того, что бывает между мужем и женой, а этот живее всех живых оказывается.
