ощущение величия того, что меня окружает видимо, я слегка и робко ощущаю еще большее величие Невидимого, радуюсь и наслаждаюсь общностью с Ним…
Мне это слегка напомнило проповеди братца, но из вежливости я промолчал. Мне таких людей все равно не понять. Я хочу взять от жизни то, что причитается. Я не трогаю Бога, а Он пусть не трогает меня. По-моему, все справедливо. Я свободен. Иду куда хочу.
Хорошо у Тези Ябубу в каюте. Уютно. Чай вот, правда, остыл. Мысли, словно перекатываясь по фарфоровому ободку, снова и снова исподволь возвращались к моему печальному положению. До прибытия осталось всего три дня. Слишком мало, чтобы что-то исправить…
– Может, оно и к лучшему, что ты останешься здесь, – неожиданно сказал мой друг. – Несколько ночей назад я постился и курил Трубку. У меня было видение. Деды показали мне…
– Что?
Тези Ябубу нахмурился, но продолжил:
– Нас ждет на Агане что-то плохое.
Шершавый ствол покачивался, отзываясь на прыжки. Ветки прогибались, шурша листвою. Плотные влажные листья нехотя гладили тело, оставляя на коже липкие капли семенного сока. Ничего, речные воды потом все смоют. Энмеркар взобрался еще выше. Край стены уже близок. Еще чуть-чуть… Он скользнул по стволу и встал на выступ ветки, тянувшейся к желтой стене. Отмахнувшись от листьев, с опаской глянул вниз. Не хотелось бы попасться на глаза смотрителю сада, когда до цели рукой подать.
Редкие прорехи в листве не давали обзора, но, видимо, ярус по-прежнему безлюден. Внизу, у корней чернели следы сандалий от первых неудачных попыток залезть на дерево. Вздохнув, мальчик начал пробираться по ветке, передвигая одну ногу за другой и боязливо придерживаясь за ствол. С новым шагом ветка все больше прогибалась. Внутри что-то замерло и покалывало после каждого движения. Наконец рука, неуверенно касаясь черствой коры, вытянулась до предела. Глядя вверх, Энмеркар отпустил ствол и сделал еще шаг. Ветка затрещала. Нутро сжалось в комок. Он прыгнул, на лету ухватился за край и вкатился на крышу.
Пару ушев Энмеркар неподвижно лежал, вжимаясь липкой от семенного сока спиной в прохладные камни шестого яруса. Золотистые изгибы неба создавали причудливый рисунок вверху. Ветер ласково овевал тело. Застывший комок внутри разжался, сердце захлестнула волна торжества. Снова удалось! Он приподнялся и глянул через край. До земляного пола пятого яруса не меньше семи его ростов.
Восхитившись своей удалью, мальчик перевел взгляд на кроны сада четвертого яруса, за ними зеленой полоской виднелся сад третьего яруса, а дальше открывалась размеченная по квадратам «пешеходка». Чуть дальше из нее вырастала соседняя башня, справа высилась вторая, третья… Между ними мелькнула полоска летателя с еле различимыми фигурками…
Отдышавшись, Энмеркар встал на четвереньки и пополз по каменным плитам. Здесь, как и положено на шестом ярусе, пусто и голо, никаких деревьев. Из центра торчит большой, выложенный желтыми плитками, куб. К нему-то и направлялся Энмеркар, пыхтя и улыбаясь в предвкушении. Только бы отец не заметил! Подобравшись к стене, он скорчился и начал ощупывать стену, снизу вверх. Едва руки поднялись на ладонь выше головы, нагретый солнцем камень исчез. Энмеркар ухватился за невидимый край и, спружинив ногами, перелетел сквозь стену.
Приземлился неудачно – пятая точка со всего размаху шлепнулась о платформу отцовского летателя. Но оно того стоило – отца удалось застать врасплох. Тот копался в хранильнике, перекладывая сухие листья, вроде тех, что контактеры используют для Напитка Перехода. Обернувшись, отец с изумлением взглянул на сына, а затем рассмеялся.
– Энмеркар, сколько раз я тебе говорил не лазить сюда по деревьям? – спросил он, захлопнув дверцу хранильника.
Мальчик улыбнулся в ответ, радостно впившись взглядом в глаза отца. Потом встал с металлической платформы и сошел на теплую циновку. Больше всего на свете он любил смотреть в отцовские глаза. Ни у кого из взрослых в городе больше не было таких глаз. Разве что у дяди Со. Но дядю Со он видел только раз, очень давно. Энмеркар помнил о нем еще меньше, чем о матери. Память смутно сохранила материнское лицо, запомнилось, что у нее были обычные глаза. Как у всех взрослых. А у папы – необычные. Живые, добрые, настоящие… Даже переливы небесной пелены могли со временем наскучить, но не папины глаза.
– И какой же повод ты выдумал на сей раз? – добродушно поинтересовался отец, не дождавшись ответа.
Энмеркар неторопливо прошелся по кабинету, потирая ушибленное место.
– Сколько осталось до
– Три захода Уту. – Отец сел рядом с воздушной плитой.
– Вот именно! – воскликнул Энмеркар. – Ты ведь обещал! Помнишь?
– Конечно, помню, – ответил отец и бросил жестяной кубик.
Энмеркар поймал на лету.
– Это правда
– Правда. Кое-что из нее. Однако, зная твердость сердца сына своего, я по-прежнему теряюсь в догадках, почему нельзя было потерпеть с этим до захода Уту?
– Мне скучно, – признался Энмеркар. – Магану теперь не хочет играть со мной.
– Поссорились?
– Нет. Он слышал Песню. Еще вчера. Поэтому он ни с кем не разговаривает. И в Дом Табличек сегодня не пришел. Я отыскал его, но он убежал. Он пьет бессонное снадобье, чтобы не заснуть и не увидеть Сон.
Прислонившись к стенке, отец нахмурился, и глаза его стали до странного похожи на задумчиво- переливчатое небо. Набрав побольше воздуха, Энмеркар осмелился перейти к тому, ради чего на самом деле спешил сюда:
– Папа… я подумал… может, если сказать Магану про то, что
Отец вздохнул и покачал головой.
– На то он и секрет, Энмеркар, что его нельзя никому раскрывать. Но ты, как друг, должен поддержать Магану любым иным способом. Ему сейчас тяжело. Побудь с ним эти дни. Разговори его. Все, чем полнится сердце, пусть тебе оно скажет. Может быть, твоему другу удастся продержаться…
Энмеркар замолчал, глядя, как темнеют соседние башни, зловеще неподвижные на фоне утекающего вдаль неба.
– Можно я хотя бы дам ему послушать
– Да, – кивнул отец. – Это можно.
Последующие три дня для меня стали временем самобичевания и отверженности. Что бы там ни говорил Тези Ябубу, а ощущал я себя как настоящий вашичу в резервации.
Я никуда не ходил, кроме нужника и виртокамеры. Не ел вместе со всеми – приказ Мусы распространялся и на это. Еду приносили друзья – Тези Ябубу или Сунь, навещавшие «блудного сына». Они подолгу засиживались у меня, потом уходили, уступая место апатии. Я валялся на койке под монотонное мурлыканье музыки. Или уходил гулять в виртал, по столицам мира, или еще кое-куда. Не раз садился корпеть над диссертацией, но работа не шла.
Лучше удавалось писать письма Анне – остроносенькой блондинке из центра предполетной подготовки. Я не женат, и подружки у меня давно не было, после возвращения с Меркурия и отдохнуть толком не успел. Анна сразу запала в душу, но слишком мимолетны оказались наши встречи, чтобы вылиться в серьезное увлечение. Тем не менее в полете мне было приятно вспоминать о ней, воспоминания согревали сердце. Конечно, за те два года, что нас не будет на Земле, она, вероятно, успеет найти себе кого-нибудь, но… может, и нет. Как знать? Чем больше я о ней думал, тем сильнее казалось, что я влюблен. И немудрено, ведь на корабле ни одной женщины, лишь воспоминания о них да дразнящие виртуальные образы.
В целях самоукорения я настроил персоналку постоянно повторять:
– Васька – дурак! Васька – позор человечества! Васька – новый Герострат!
