А мне?
И кто я тогда?!
Наверное, апостол. Апостолов да пророков всегда предавали анафемам. Не привыкать.
Но пора браться за дело. И кончать философствовать! Тихо, тихо лети, пуля моя в ночи… Скоро придёт рассвет.
Я позвонил одному приятелю, с которым был в Чечне, которому доверял. И попросил подвезти пару ручных пулемётов Калашникова. Для дела.
Тот удивился. И сказал:
— Если есть дело, изложи, я всё сам сделаю! На хрена тебе портить репутацию…
Все вокруг заботились о моей репутации и о том, что потом напишут про меня в книжках и энциклопедиях. Все, кроме меня самого… Эта забота была отрадна. Иногда она приводила меня в бешенство, иногда лишала воли… Сам он всё сделает! Они сами с этой паршивой лилипутской Чеченегией не могут разобраться: все настолько там и передрались, и перебратались, что трудно было понять, кто с кем против кого. Я вовремя ушёл оттуда. По крайней мере, совесть чиста… перед тысячами русских мальчишек, что полегли из-за этих «братаний». А он не ушёл. Он завяз. Хотя и уехал из этого ада с полгода назад. А всё кого-то выкупает, кому-то перепродаёт пулемёты и гранатомёты, не вылезает из публично-игорных московских домов, что все под чеченами… уж, я-то знал, что главные сделки вершатся там и что там, в этих московских притонах и сохранилась самая независимая и самая крутая Чеченегия… а по горам лазит всякая шпана, араб-ско-хохляцкая и чеченско-деревенская.
— Коля, мне нужны пулемёты… и серебряные пули. Когда потребуется ещё чего, я тебе первому скажу!
— А-а, вот оно чего, — обиделся он, — ну, ты сам тогда колупай пули из патронов, а на их место зубья ставь от серебряных вилок… вот так! А стволы щяс ни одна фирма так не отдаст, только под заказ, со своим исполнителем. Невыгодно, понимаешь?!
Полтора года назад мы сидели под артобстрелом, пили из одной солдатской фляжки. Он командовал взводом. А я пытался написать роман про чеченскую войну… всё «собирал материал», пока не подорвали на бронике и не отправили с контузией в лазарет. Тогда он про выгоды-невыгоды не рассуждал. А теперь коммерсантом заделался. Слишком быстро заматерел, дружок, борзой чересчур.
— Ладно, — сказал я, — придётся об этих гадов руки марать! Спасибо, брат!
— У тебя чего, воще ствола нету, что ль?! — изумился он, будто у меня не было штанов и рубахи.
— Нету! — ответил я.
— Это меняет дело. Привезу… только один, и двести маслят, свинцовых, извини, стандарт.
— Хватит и сотни!
— Куда везти?
Я назвал ему адрес. И время. Точное время. Через полчаса по этой трассе должен был пройти президентский кортеж из резиденции для гольфа в горнолыжную резиденцию. Часа полтора назад мне позвонили из администрации президентия и подтвердили, что «рабочий график» на сегодняшний день остаётся прежним.
Я прождал два часа. На очень удобном пригорочке возле трассы. Кортеж уже давно пронесся. Потом мордовороты в штатском долго били смертным боем старушонку, что собралась переползать через дорогу прямо перед кортежем… час её проверяли на причастность к международному терроризму, а затем, за выявлением непричастности, стали лупить и пинать… Только после этой экзекуции приехал по просёлочной дороге сияющий Коля, достал пулемёт, сумку с гранатами и лентой…
— Вот!
Россиянское разгильдяйство в очередной раз спасло россиянскую демократию. Хе-хе…
Когда искалеченную старуху увезли на Лубянку, мы забросали оставшихся мордоворотов из охранки гранатами. Тащить «лимонки» назад, плохая примета. А этих уродов в любом случае на «разборки» спишут. Коля добил каждого контрольным выстрелом. Президентские вертухаи дрыгались, верещали зайцами и замирали. Они просто не понимали, что Коля был только бичом в руках Господа, который наказывал их за убогую бабку.
Вертухаи у президента. А убогие — у Бога.
Правда, иные думают, что они круче Создателя.
Охранка вообще думает, что это она создала весь мир и каждой твари по паре. У каждого херра из охранки на голове святым нимбом светится «мигалка», а из зада торчит воющая сирена: «С дороги, твари! Всех перекалечим!»
Через неделю искалеченную старуху выперли с Лубянки. У неё, по обречённости лет, не оказалось в знакомых ни международных террористов, ни русских фашистов да и вообще никого не оказалось, все давно и благополучно повымерли от реформ и демократии… Выперли. Но старухины мучения на свободе не продлились долго. Патриарший кортеж святого Ридикюля, пронесшийся мимо пустой клумбы на благотворительный бал банкиров, сбил убогую, отбросил её к Соловецкому камню. Там она и пролежала ещё три дня и три ночи, принимаемая тихими прохожими за обычную бабку-бомжиху, которых лежало повсюду немеренно… Лишь на четвёртые сутки её доели крысы, а бродячие псы растащили её сухие и тонкие кости по окрестным подворотням.
Лишь одна самая маленькая косточка осталась у камня. Её-то и подобрал человек замечательной жизни, узник собственной совести Самсон Соломонов и сунул в свой узелок, где он хранил мощи многих святых и грешников, сгинувших в этой земле невесть за что.
Классик марксизьма-ленинизьма Владимир Ильич Ульянов-Бланк как-то в припадке просветления заметил, что «русская интеллигенция — говно».
Мне трудно с ним не согласиться.
Просто Кеша знал, что я не всегда был вшивым интеллигентом. Просто он видел мои шрамы: один на переносице, другие три под усами и бородой, и ещё пару ножевых и один осколочный на теле… Он даже сам как-то перевязывал мою битую-перебитую — и не только на войнах — голову, о которую трижды расколачивали бутылки (один раз полную «бомбу» незабвенного «солнцедара», этого легендарного напитка моей юности, каплей которого можно было свалить дюжину слонов). Просто он знал меня немного больше, чем мои милые добрые читатели. Иначе бы он и не пришёл ко мне.
Нам было по семнадцать, когда мы вшестером перехерачили большую кодлу, что подвалила на наш любимый скверик с романтическим названием Пруд-Ключики. Ах, что это было за название, музыка и песнь соловьиная! Пруд-Ключики! Мы любили романтику и блатной драйв. Нас боялась милиция и обходила стороной за семь вёрст, когда мы сидели на этом скверике и горланили под гитару воровские песни и Высоцкого. В лучшие дни на наших лавочках собиралось по сорок отчаянных душ… Было лихо и весело. И дольше дня длилась ночь. И портвейн лился рекой, и от «солнцедара» чумели как от героина… Но когда эти гады достали нас, осталось только шестеро… Они всё принюхивались, приглядывались дней двадцать — в нашем околотке ещё не все пацаны сидели на игле и смолили дурь… и это было для них большим убытком. Заправляли в их кодле два ингуша и один татарин, остальные были сбродом с Гальяновки и Сортировочной, вечно обкуренным и наглым. Было их под тридцать. Но им не помогли их ножи и кастеты. Наши цепи оказались надёжней. Пока Лёха с ещё троими нашими во всю глотку орал под гитары за всех, для отвода глаз и ушей, мы вшестером, в глухом мраке — лампы на фонарях были повыбиты заранее — молотили цепями чужаков, не на жизнь, а на смерть, как жили, так и бились, на совесть… Изрезанные и сами избитые в кровь, восьмерых положили на месте, остальные расползались на четвереньках… Из восьмерых пятеро откинули копыта, трое оклемались… у Витюни папаня работал в местной ментовке, информация поступала верная, хотя сам Витюня сдрейфил, отсиделся в родном дворе… А через два дня под Новым мостом поймали ингушей и татарина. Там и урыли… чтоб неповадно было. Тогда чёрных не так боялись. Тогда ещё Москва да Россия под их властью не ходила и масть они держали лишь в своих чёрных улусах. Какое-то дерьмо грозилось кровной местью… но мы и сами были готовы рвать глотки зубами, только покажись-сунься! Не было нас добрей на белом свете… крест на пузе! И не было злее. Мы б им устроили месть!
Много воды утекло. Из шестерых остались только мы с Кешей. Один смотался в Штаты, двое сгнили в лагерях, а ещё один повесился… но это отдельная грустная история.
— Мне не нужны напарники! — отрезал Кеша.
А я знал, что он сам стал вшивым интеллигентом, что он уже не возьмёт хорошую добрую цепь в руку
