— Не пугай ее, Анют, — заулыбался Мишка. — И, кстати, я могу даму вне очереди пропустить. Ежели она попросит, конечно, ежели уважит словом добрым.
— Спасибо, не надо! — отрезала Люба и отвернулась к окну, словно говоря — разговор окончен.
С Мишкой декан провозился минут десять. И вышел тот из-за заветных дверей непривычно возбужденным, таким, что и невозможно было определить: со щитом или на щите.
Воспользовавшись образовавшейся паузой. Люба проскользнула к декану, успев краем глаза заметить, как перекосилось от досады Анечкино лицо. Но досадовать было поздно — дверь за ней захлопнулась.
— Смирнова? — отрывая голову от бумаг, спросил декан.
'И откуда он помнит всех в свои семьдесят шесть?' подумала Люба. Встреча с Мишкой влила в ее кровь дополнительную порцию злости. Уж теперь-го — стоять на своем вопреки всему!
— Если вы за документами, так можно было в секретариате решить все вопросы.
— Нет, я не за документами, Григорий Львович.
— Интересно?! А зачем же?
— Я хочу учиться…
— У вас была такая возможность. Сами все пути себе отрезали, дорогуша. Вы ведь себя в прошлый раз ках вели?
— Я виновата, простите! Ну что вы так смотрите?!
— Здесь не ясли и не детский сад, сколько же еще нянчиться с вами? Идите на производство, там узнаете что почем, a через годик-два к нам. С радостью примем.
— Я догоню всех, Григорий Львович, поверьте! — почти выкрикнула Люба. — Дайте мне последнюю возможность.
— А что у вас сдано в эту сессию?
Люба молчала.
— А за прошлую? — Декан нацепил на нос очки с толстенными стеклами и принялся перелистывать какую-то амбарную книгу. — Мы же вам давали время. А нынче все сроки, дорогуша, истекли. Так что ничем не могу!
Люба села на ближайший к декановскому столу стул, показывая, что все равно не сдастся, не уйдет.
— А что вы, собственно? Разговор окончен. Мне и других принять надо. Если что не по нраву, идите к ректору, моя милая. Мне студенты нужны, а не прогульщики и лодыри. Вы уж извините, что своими именами все называю, — на старости лет крутить мне ни к чему! Вот так вот-с!
Люба поняла, что дальнейшие разговоры с деканом бесполезны.
— А с чем я пойду к ректору? — спросила она в отчаянье.
— А с тем, с чем и ко мне приходили, душенька, с тем же!
— Григорий Львович, может, академический отпуск? А? Ну поймите же вы наконец — не могу я уйти из института. Он все для меня!
— Не похоже что-то, не похоже. Вы меня отвлекаете… — Декан нажал кнопку на столешнице, и в ту же секунду, будто ждала за дверями, в комнату впорхнула Анечка.
— Вы звали, Григорий Львович?
Декан сделал какое-то неуловимое движение в воздухе рукой, словно что-то отталкивая от себя или же стряхивая с кончиков пальцев капли воды.
— Есть там кто ко мне?
— А я?! — Люба онемела от бессилия.
— Все, все, Смирнова! — Лицо у декана перекосилось. Идите!
Упорствовать не имело смысла. Надо было идти к ректору — это хоть и бесконечно малая, но единственная надежда. Люба вышла. За дверями в коридоре стоял, прислонившись к косяку, Мишка.
— Что, мать, поперли? — беззлобно, с улыбкой сочувствия спросил он.
— Не твоего ума дело, — ответила Люба сдерживая себя.
— Мистика какая-то! — Мишка был по-прежнему беззаботен. — На что ты вообще надеешься? Если уж мне пахан помочь не смог, так твое дело — чемоданы паковать и на стройки пятилетки.
— Надо будет, поедем! — отрезала Люба.
Ректор сидел на первом этаже. Вкрадчивая тишина, такая непривычная для учебного заведения здесь была полновластной царицей. Приемная — раз в пять больше, чем у декана, была заполнена разношерстным людом. К ректору института с мелкими вопросами не ходили.
Здесь были и студенты, и студентки, но в основном их родители, пытающиеся исправить то, что поломали их дети. И все молчали, словно напутанные этой всеобъемлющей тишиной, необычайной властью, величием, незыблемостью… и предстоящим разговором.
Мишка увязался вслед за Любой. Избавиться от него не было никакой возможности. Ну и плевать, ведь в конце-го концов — он в не лучшем положении.
— Нам еще повезло, мать, — шептал он на ухо, обдавая неровным дыханием, — сегодня день приемный. Это только раз в неделю бывает…
Люба не отвечала. Она чувствовала, что ничего не поправишь — поздно, но все же ждала, надеясь на чудо. Здесь на него надеялось большинство из присутствующих.
В ожидании прошло более полутора часов. Даже Мишка сник. Сидел в своем кресле, тупо уставившись на раскидистую пальму в кадке. Выражение лица его было неземное, отрешенное. В кабинет ректора входили, потом выходили. На выходящих смотрели с любопытством. Те, в свою очередь, или шли, гордо подняв голову, не замечая взглядов, либо пытались проскользнуть незамеченными, что было гораздо сложнее.
Ожидание ни к чему не привело, и чуда не случилось ректор слово в слово повторил сказанное деканом и попросил его не задерживать. Вопрос был решен окончательно и, во что верилось с трудом, бесповоротно.
— Иди, Сережа, а то еще попадет от нашей бабы-яги! — проговорила Люба. — А обо мне не беспокойся — со мной все будет нормально.
— Да не могу я уйти просто так, — взорвался Сергей, но не закричал, нет, лишь шепот его стал свистящим, рвущимся. — Я ведь столько времени ждал этой встречи!
— Этой? — В Любиных глазах появилась легкая успешна. — Именно этой?
Сергей не знал, как ответить, смешался.
— Не в словах дело, Люба, пойми! Ну зачем нам сейчас…
«Баба-яга» появилась за спиной неожиданно. Она положила Сергею на плечо руку, и тот почувствовал, как тяжела ее ладонь
— Пора!
Сергей встал, не сводя глаз с лежащей. Сейчас ему, как никогда, не хотелось отступать. Но он пересилил себя. Сказал, уже отворачиваясь:
— Выздоравливай, Люб, поскорей, ладно?
Слова прозвучали неестественно сухо. Ребров и сам поразился их неискренности, но вернуть вспять время не мог, да и, наверное, незачем это было делать.
Он махнул рукой — было трудно понять: то ли это был жест прощания, то ли он просто попытался подсознательно отмахнуться от этого странного, не принимающего и не понимающего его мира. И быстро пошел к двери. Сестра за ним.
Когда они вышли и за их спинами захлопнулась дверь, разделявшая людей на больных и здоровых, сестра бросила в затылок Реброву:
— Вот всегда из-за таких вот длинных, глазастых все беды!
— Чего!!! — резко обернулся Сергей. Лицо его было перекошено гримасой злости.
Когда ректор сказал 'прощайте!', у Любы ноги подогнулись в коленях, она чуть не упала. Но не это было страшным. Случилось более ужасное — она вдруг совершенно утратила способность защищать себя, бороться за место под солнцем. Что-то внутри лопнуло, и тело расслабилось, исчезли желания и стремления.
— Ну и черт с вами со всеми! Подумаешь, небожители! — произнесла она вяло.
