серебристой полосочкой, и все было другое… Легонькая вегровочка поверх черной маечки и желтенькие брючки-бананы скрывали ее точеную прелестную фигурку, на ножках голубели крохотные кроссовочки, а на плече висела большущая белая сумка. Но это была Тяпа! Леха узнал бы ее из тысячи, как бы она ни маскировалась, какой бы она ни навела марафет на свое дивное личико. Он узнал бы ее по этим глубоким и совсем не девичьим глазам. Вот и сейчас, попав в зону их воздействия, он ощутил себя то ли жертвой профессионального гипнотизера-артиста, то ли коброй, околдованной и завороженной заклинателем змей, то ли просто кроликом перед той же коброй, освободившейся от посторонних чар.
— Тяпка! — крикнул он. И осекся, не нашелся, даже единого словечка не мог подобрать нужного, хотя наедине с собой он обращал к ней мысленно целые речи-монологи, пламенные, волнительные и длиннющие.
Они вцепились в решетку с разных сторон, сплели пальцы. И она как-то неловко, будто в первый раз, чмокнула его в щеку — ей пришлось вытянуть губы, чтобы коснуться кожи его щеки через прутья решетки. И брови у нее поднялись к переносице домиком, она всхлипнула.
— Не ожидал? — спросила она, не сводя с него глаз.
— Я тебя каждый день ждал, каждый день я с тобой говорил, даже ласкал тебя, обнимал… — прошептал Леха, теряя голову, путаясь и сбиваясь.
— Ну вот еще! — Она немножко, на сантиметрик, отпрянула, опять стала лукавой и беспечной. — Гляди, не чокнись тут! Не знаю, кого ты обнимал там, не знаю!
— Не беспокойся! Только тебя, но мысленно, — ответил Леха. Он чувствовал себя словно под прицелом сотни винтовочных дул или же тысячи фото- и кинокамер. Как-то неуютно ему было здесь.
Верзила-сержант деликатно отвернулся. Но это не спасало их. И Леха нашелся.
— Слушай, — шепнул он заговорщицки, — мы давай немного постоим, ладно, а потом ты мне какой- нибудь пакетик, сверток, вроде, пообщались и расстаемся, хорошо?!
Она кивала и не спускала глаз заклинателя.
— А потом вдоль заборчика налево — иди, иди, метров четыреста, ладно? Пока до дерева не дойдешь, ну увидишь сама, оно свисает туда, к вам, такой толстой веткой. И там, у кустика, есть проходик, дырочка такая, лаз. Он совсем узенький, но ты пролезешь… Не боишься?!
Она смерила его таким взглядом, что Леха понял, если кто чего и боится, так в первую очередь это он сам. А ей и черт не брат!
Сержант мучился, вздыхал, но не мешал парочке — ведь и сам он когда-то был таким же, все понимал, по одним уставам-го разве проживешь! Хотя ему и явно пришлась по душе миниатюрная красавица с бантиком, но она была несвободна, сержант облизывался, да честь дороже, куда денешься — все на виду, попробуй отбрей парнишечку и причаль к его милашечке, к вечеру вся часть будет гудеть — обидел, дескать, салабона, нищего обокрал, своего младшего брата-солдата обворовал и ограбил! Нет, сержант был не из таковских! И потому он вообще предпочитал не видеть этой парочки. Пускай воркуют, какое ему дело! Воскресенье — день почти что свободный!
— Ну, Лешечка, прощай! Веди себя хорошо! Не нарушай порядков, а я тебе напишу! — громко сказала Тяпа и чмокнула Леху в щеку. — Привет!
Сержант осклабился. Но тут же погасил улыбку. Что-то быстрехонько этот паренек надоел своей красотке, быстро она от него отделалась. Но встревать не стал. Лишь проводил глазами сначала ее, крохотную и изящную, а потом и Леху, мешковатого и понурого. Он и не подозревал, что салабоны пользовались теми же уловками, что и его бравое поколение дедов-дембелей, бывших когда-то, не так давно, не менее зелеными.
Леха пришел к условленному месту первым. И еще минуты три ждал. Потом высунул в дыру голову — и сразу получил по затылку сумкой.
— Тоже мне джентльмен! — прокомментировала удар Тяпочка. — Я тебя жду, жду, а ты? Неужто не слыхал, что дамам руку подают!
Леха растерялся и покраснел. Но тут же получил еще раза.
— Полезли! — сказала Тяпочка. Опустилась на четвереньки, уперлась своим изящным лобиком в лоб Лехин, надавила и протолкнула его за заборчик. Тут же и сама пролезла. Они долго еще смеялись, прижимая пальцы к губам, шикая друг на друга, опасаясь, как бы их не приметили.
Но Леха был уверен, что сегодня ни одна собака их не достанет! Сегодня их может потревожить возле этой дыры лишь точно такая парочка.
— Ну ты даешь! — сказал он выразительно, закончив смеяться. И в этом возгласе было все сразу: и удивление, и даже какое-то ошеломление от ее приезда, и восхищение, и нежность, и страсть, и многое прочее, бурлившее в Лехиной груди.
Тяпочка ответила скромно и по-деловому:
— Я такая!
И они снова засмеялись. Им не надо было ни о чем говорить, все было ясно без слов. Вначале перекусили немного — Тяпа позаботилась о том, чтоб служивый на сегодня не остался голодным, понавезла сладостей и деликатесов, даже баночку икры. Вот бутылку вермута «Чинзано» Леха так и не откупорил, хотя Тяпа сунула ее прямо под бок.
Леха косился на красивую бутыль, морщился. Потом сознался:
— Боюсь! Отцы-командёры просекут, унюхают — и все, не видать мне жизни. Я ж тогда влип… а сейчас и вовсе убьют вчистую!
— А тебя давно пора убить, труса несчастного! Ты скажи спасибо своим отцам-командирам, что они только про твои запои прознали, а вот коли б выведали еще, что в их образцовой части служит эдакий развратник и сексуальный маньяк, так точно, лишили бы тебя или жизни, или еще кое-чего!
Леха вспомнил один маленький эпизодик из их короткой совместной жизни, и он опять покраснел.
— Экий ты сеньор Помидор! — улыбнулась Тяпочка. И впилась в его губы своими, поблескивавшими серебром и вымазанными в шоколаде.
Леха был человеком простым, и он все понял очень просто — он стал раздевать Тяпочку. Стащил ветровку, потом почейу-то, без всякой последовательности, стал спускать с нее желтенькие тоненькие брючки-штанишки. Тяпочка повизгивала, шутливо отбивалась, припадала к нему и тут же отстранялась. А когда Лехе удалось-таки обнажить ее чудо-ножки и прочее, скрывавшееся под бананами, она сделала серьезное лицо.
— Смотри, застукают нас! — проговорила она строго, чем опять напомнила Лехе его сельскую учителку-злюку.
Леха даже обиделся. И утратил немалую толику любовного пыла. Но бояться было нечего, в этот уголок ни одна душа не забредала, тем более…
— Мы же потихонечку, не робей! Щас все в кино, фильм глядят.
— Ну, Леха! Голова твоя — мне не жалко будет! — чуть кривя губы в улыбке, произнесла Тяпочка. И стащила с себя через голову черненькую маечку.
Леха обалдел. И без лишних слов бросился ловить и сводить воедино разбегающиеся груди с маленькими круглыми сосочками. Тяпа дала ему наиграться вволю, потом оттолкнула. Леха упал на спину, замер с выпученными глазами. А когда поднялся и вновь протянул руки, она остановила его.
— Сначала по глоточку! — И глазами указала на бутылку.
Они выпили понемножку, закусили. Потом Леха схватил ее за руку, повалил в траву лицом вниз и положил свою тяжелую и натруженную руку на одно из тех двух матовых и нежных полушарий, вздымающихся над травой, что когда-то сыграли с ним злую шутку. Теперь он не был столь впечатлительным. Но все равно по руке вверх, передаваясь всему телу, побежал живительный огонь, словно на самом деле существовала какая-то особая энергия или биополе какое — и шло оно не просто от человека к человеку, но именно от женщины к мужчине. Леха ни к селу ни к городу припомнил вдруг, что в годы войны немцы проводили опыты по отогреванию и даже размораживанию своих солдат, попавших в лапы русского мороза, понежившихся в российских снегах. Они пробовали все — огонь, грелки, теплые ванны, душ, химию всевозможную, электричество и еще десятки различных веществ и способов. Но самым действенным и практически единственным целительным оказалось одно — женское тепло. Когда замерзшего клали с женщиной или с женщинами, то уже готовенький мертвец, которого вот-вот должны были черти уволочь в преисподнюю, оживал. И не просто оживал, а еще и мужчиной себя чувствовать начинал.
