Как я был 'культовым писателем'
Знаменитым я, кажется, еще ни разу не просыпался.
Голодным просыпался, счастливым тоже; просыпался я озабоченным, хмурым, веселым и возбужденным. Знаменитым — нет, ни разу. Зато однажды я проснулся 'культовым писателем'. Правда, в момент пробуждения я об этом не догадывался, поэтому все физиологические процессы в организме протекали обыденным образом.
Уж не помню, с какой именно трибуны меня тогда окрестили 'культовым писателем'. То ли в 'Harper's Bazaar', то ли в первом, малобюджетном еще и милом, воплощении столичной «Афиши», то ли в газетке какой вечерней — этот провал в памяти уже ничем не залатаешь, ибо с коллекцией рецензий у меня обстоит примерно так же, как с изучением химии в школе: с самого начала запустил, а потом понял, что проще махнуть рукой. Как бы там ни было, но в тот знаменательный день я получил письмо от молодого человека, который делает один из сайтов, посвященных моей персоне. 'Если ты у нас теперь культовый писатель, значит, я — культовый веб-мастер?' — справедливо предположил скромный труженик скрипта и интерфейса.
Поскольку до того дня 'культовым писателем' меня никто никогда не называл, я почувствовал себя польщенным. А когда я чувствую себя польщенным, я, как правило, предпринимаю некоторые усилия, чтобы сбить с себя спесь. В данной ситуации это было проще простого: будучи опытным пользователем интернета, я воспользовался поисковой системой «Яндекс», почитал первые 20–30 ссылок, выяснил, сколько нас таких, «культовых», упал, отжался, расслабился. Потом долго еще веселился, то и дело представляясь собеседникам в деловой переписке: 'Здравствуйте, меня зовут Макс Фрай, я работаю культовым молодежным писателем…'
Не помню, как в точности обстояли дела два-три года назад, но сегодня на запрос 'культовый писатель' поисковая система «Яндекс» сулит 827 ссылок, а щедрый «Рамблер» — так и вовсе 2481 документ. Там, разумеется, можно откопать весь список, обязательный для прочтения во времена наших с вами 'страданий молодого Вертера' (Гессе — Булгаков — Ричард Бах — «Коркисы» etc.), еще один список, не менее обязательный здесь и сейчас (Сорокин Пелевин — Эко — Павич — etc. - etc. - etc.), и еще множество имен, знаковых и не очень. Среди писателей, хоть единожды названных «культовыми», обнаруживаются авторы гиперпопулярные, популярные, малоизвестные, никому не известные и даже те, чьи имена в сочетании с настоящим эпитетом выглядят, мягко говоря, нелепо.
Принцип приема в 'культовые авторы' очевиден: всяк «петух» тянет идеологическое одеяло на себя, тщательно нахваливая собственную «кукушку».
Издатели называют своих авторов «культовыми» во имя рекордных продаж; рецензенты — потому, что слово это, как и многие другие вербальные паразиты, всегда под рукой и само просится на бумагу; читатели величают нас «культовыми», чтобы сподручнее было провозглашать собственное превосходство над оппонентами, а друзья — потому, вероятно, что у них детство прошло под пение Окуджавы: 'Давайте говорить друг другу комплименты', — и строки эти запрограммировали их поведение: как увидят родного человечка — так сразу шварк ему в харю первый попавшийся комплимент! Хороший тон типа.
Девальвация пафоса налицо. Остроумный рецензент из «РЖ», повествуя о Дмитрии Пименове, нашел остроумное определение 'умеренная культовость'; Владимир Кукушкин пишет на 'Полит. ру' о Егоре Радове: 'культовый исключительно в узких кругах'. Тенденция, однако. Говорим: «культовый» подразумеваем: 'не самый неизвестный'. Только-то.
Термин, одним словом, агонизирует. Так ему и надо. Нечего было вводить в заблуждение трогательное юношество, навязывая ему в качестве основных идолов культурного бытия все, что шевелится. По большому счету, 'культовый писатель' должен бы изменять жизнь человечью, а не список тем ликеро-водочных бесед в субботу вечером. А так не бывает.
Ну, почти не…
Happy End
Ну вот и хэппи-энд нам настал. Шоу мое полагает, что оно отнюдь не маст гоу он, и вообще никому ничего не маст. Все к лучшему. Хороший проект должен умирать молодым, это медицинский факт.
Еще немного, и я стал бы писать для MACHT FREI по той лишь причине, что 'солдат спит — служба идет' и вообще лень искать другую работу. Еще немного, и вы стали бы читать мои заметки по привычке; в лучшем случае — с вялым любопытством: 'Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что он на сей раз вымучил?'
Но этого не случилось: я не раз замечал, что так называемые 'внешние обстоятельства' обычно оказываются мудрее, чем я сам.
В течение последнего месяца я получил множество читательских писем. Были среди них длинные и короткие, простые и мудреные, сдержанные и вдохновенные. Все это чертовски приятно и чрезвычайно трогательно, но… Но.
Письма ваши, соло амиги мои, по большей части печальны; содержание их можно свести к двум основным конструкциям: 'Мы ответственны за тех, кого приручили' и 'К Птибурдукову ты уходишь от меня'. Даже не знаю, как на это отвечать: не травить же своих читателей охотничьей сворой избитых истин…
Правду, что ли, сказать?
Ну… можно попробовать.
Мы с вами не расстаемся — хотя бы потому, что никогда и не были вместе. Ну, сами посудите: когда я писал тексты для этой рубрики, вас не было рядом со мною. Вы в это время спали, или пили утренний кофе, или сидели на службе, или любовью занимались, или еще что-нибудь не менее увлекательное проделывали. А к тому моменту, когда вы садились за чтение, я уже и не помнил толком, что написал: так уж я устроен, ничего не поделаешь. Каждый из нас остался при своем одиночестве, поэтому, по большому счету, ничего не изменилось.
С другой стороны, мы с вами не можем расстаться еще и потому, что покойная рубрика MACHT FREI являлась лишь зеркалом, в котором читателю моему было легко и приятно время от времени обнаруживать собственное отражение — возможно, несколько более привлекательное, чем в иных зеркалах, только и всего.
Если писанина моя казалась вам время от времени заслуживающей внимания — это значит лишь, что вам было интересно наедине с собой. Зеркало уносят — что за беда! Кто станет печалиться, расставаясь с отражением? На свете много иных зеркал и прочих полированных поверхностей. Чего-чего, а этого добра хватает.
И, наконец, потому мы с вами не расстаемся, что мы все еще живы, а это значит, что однажды я снова начну с известной регулярностью писать какие-нибудь буквы, а вы — складывать их в осмысленные конструкции (именно так распределяются обязанности в дуэте «автор-читатель», поскольку вне читательского восприятия любой текст мертв). А потом наступит еще один хэппи-энд, и еще один, и еще, и еще, поскольку — так уж вам со мной повезло — я отношусь к породе людей, которым суждено проживать много-много коротеньких жизней вместо одной длинной.
Да, вот еще что.
Сочиняя настоящее письмо своему Единственному Читателю, я забрел на кухню, начал было делать себе бутерброд, да порезал руку — событие в моей индивидуальной хозяйственной практике уникальное. Очевидно, наш с вами странный союз теперь скреплен кровью. Метафора дурацкая, да и обычай варварский — ну да теперь ничего не попишешь.
Полночь, спасибо! Все замолкает…1
2000 г.
