обрядовыми пиршествами, которыми славятся эйлоки, и дегустацией живых струй из источников Лирадо.
Нашим всевластным руководителем был некто Головок — в профиль он напоминал отъевшуюся матерую крысу, впрочем, это бросилось нам в глаза не сразу, а спустя несколько дней, когда мы его окончательно раскусили.
Головок отличался редкостной беспомощностью — по его вине мы едва не опоздали на рейсовый космолет. Не знаю другого человека, в котором бы такая рафинированная, воинствующая беспомощность сочеталась со вздорным, занудливым характером. Если у него отставали часы, он доказывал, что вовсе нет, это у всей группы ушли вперед.
«Вы, земляне, не забывайте об ответственности перед нашей великой планетой! Не забывайте, что эйлоки могут вас спровоцировать! Не забывайте, что…»
А сам «забывал» постоянно!
Короче говоря, он отравил нам все удовольствие от путешествия. С тех пор я неприязненно отношусь к самой идее туризма…
Наблюдая за Николаем Ивановичем, я заметил, что ничто в нем не напоминало Головка. Держался он с непринужденным достоинством, как равный с равными, ничем не подчеркивая превосходства над спутниками, которое, однако, было явным.
«Похож на учителя, — подумал я и почувствовал облегчение, словно разгадал не дававшую покоя загадку, — из тех, кого ученики не только уважают, но и любят».
Я допустил бы преувеличение, сказав, что лицо Николая Ивановича походило на лик святого. Но оно вызывало в памяти иконы Андрея Рублева, такая доброжелательная открытость была в его строгих чертах.
Видимо, проявленный мною интерес оказался слишком откровенным, потому что Николай Иванович кивнул мне и предложил:
— Подсаживайтесь к нам!
— Извините за нескромность, вы учитель? — спросил я, воспользовавшись его приглашением.
— В некоторой мере, — ответил он с доброй улыбкой. — Но и ученик тоже.
— Не понимаю… — опешил я.
— Каждый человек чему-то учит, и в этом смысле я учитель. И в то же время учится сам, то есть остается всю жизнь учеником. Не так ли?
Рассуждения Николая Ивановича показались мне несколько банальными, и, кажется, он почувствовал это по моему лицу.
— Что же касается профессии… Нет, я не учитель, не педагог. Моя специальность — космоакустика, слыхали о такой?
Я признался в невежестве.
— Не расстраивайтесь, — успокоил Николай Иванович. — Эта наука еще в пеленках!
— Николай Иванович ее основоположник! — вмешалась одна из девушек.
— Перестаньте, Оля! — нахмурился ученый. — Разве дело в этом? — Он снова повернулся ко мне. — Считалось, что упругие волны могут распространяться в газах, жидкостях и твердых телах, но никак не в вакууме. Однако недавние открытия показали, что физическая природа вакуума допускает возможность упругих явлений. Конечно, они проявляются иначе, чем в других средах.
— А почему именно космоакустика?
— Упругие волны и акустические волны, можно сказать, синонимы. А космический вакуум, пожалуй, единственный природный вид вакуума. К тому же практическая область применения… Что это я… Принялся читать лекцию!
— И очень интересную. Продолжайте, готов слушать весь вечер.
— Увольте, — покачал головой Николай Иванович, — я здесь в ином качестве.
— Туризм — ваше хобби? — все еще иронизировал я.
— Хобби… Не люблю этого словечка. Дурное оно, претенциозное.
— Ну, пусть увлечение.
— Даже не увлечение, а отвлечение. В туризме я живу, если так можно выразиться, совсем другую жизнь, задействую резервные клетки мозга, аккумулирую энергию.
— Словом, перезаряжаетесь?
— Вот именно.
— И как часто это вам удается?
— Реже, чем хотелось бы, — вздохнул Николай Иванович. — Раз в год, а то и в два. Но уже полвека.
— Сколько же вам лет? — вырвалось у меня.
Я поймал укоризненный взгляд Оли.
— Простите, я допустил бестактность?
— Нет, что вы. Мне скоро семьдесят.
— Семьдесят?! Не верю!
— И все же это так.
— Какой же вы молодец! — воскликнул я от души.
— Ну, полно вам! — неожиданно смутился Николай Иванович. — И вообще нашли тему для разговора!
Во мне боролись противоречивые чувства: восхищение этим незаурядным человеком и недоверие к нему. И я решил подтолкнуть его на рассказ о столь обожаемых туристами «экстремальных ситуациях». Вот когда он раскроется по-настоящему!
Мою просьбу поддержала вся компания, у девушек прямо глаза разгорелись!
— Да не было у меня никаких экстремальных ситуаций, — смеясь, отбивался Николай Иванович. — У вас превратное представление о туризме!
— Возможно, — не стал возражать я. — Но ведь туризм туризму рознь, это понятно даже мне. Есть туризм развлекательный, а есть…
— Настоящий туризм состоит в преодолении трудностей! — перебила меня Оля, видимо, самая эмоциональная девушка в группе.
— И тоже неверно. Вы, молодежь, видите в туризме внешнюю, показную сторону. А главное-то не в пресловутом преодолении трудностей, хотя их у туристов хватает. И не в изучении новых планет — этим занимаются профессионалы.
— Тогда в чем же? — не выдержал я.
Николай Иванович не спешил с ответом, словно подбирая в уме наиболее точные и доходчивые слова. Потом едва слышно проговорил:
— В душевном общении. В познании самого сложного, что только есть во Вселенной, — человека.
— Зачем же вы летите на Дзету? — с притворным простодушием спросил я.
— Вы хотите сказать, что там не люди, а упсеки?
— Допустим.
— Ну, друг мой, не знаю, что вам и сказать… Я не вижу разницы между людьми и упсеками. Для меня любое существо, наделенное высшим разумом, — человек. А уж как оно выглядит, вопрос второстепенный.
— А если разум злой?
— Я говорю о высшем разуме, а он не может быть злым.
Мне стало не по себе.
— Я вас смутил, — сказал Николай Иванович, пристально глядя на меня. Это хорошо. Нет, вы даже не представляете, как это хорошо. Так вас интересуют экстремальные ситуации? Пусть будет по-вашему. Расскажу об одной такой ситуации. Хотя ее правильнее было бы назвать не экстремальной, а парадоксальной. Да-да, именно парадоксальной. Боюсь вас разочаровать, только оказался в ней не я, а совсем другой… человек. Впрочем, какая разница? Ну, желаете послушать?
Он замолчал, и довольно надолго, однако никто из нас не решился его поторопить.
