292
Ср. у В. Е. Ковского: «Его монологи… звучат как нагорные проповеди» (Романтический мир Александра Грина. С. 78).
293
Картина, которую Грин очень не любил. См. далее в романе «Джесси и Моргиана».
294
Любопытно, что в самом романе Друд показан не как автор, а как источник вдохновения. Но в черновиках идея Друда-творца у Грина была. «…Друд перечитывал и исправлял написанное. Это был ряд отрывочных мыслей, являющихся на высоте, нечто интимное и столь неодолимое, что освободиться от него он мог лишь путем записывания…
…С пером в руке он переводил речи воздушных скитаний на язык Земли, сыном которой был» (Санкт- Петербургская публичная библиотека. Арх. Ф.1. Ед. хр. 3).
295
Ср. с воспоминаниями Н. Вержбицкого: «И охота вам делать из чудаков каких-то белых ворон, людей не от мира сего! Да ведь это же – основа основ, костяк, на котором держится вся рыхлая и податливая мякоть, составляющая массу так называемых средних, нормальных, уравновешенных людей» (Воспоминания об Александре Грине. С. 215).
296
297
298
299
Воспоминания об Александре Грине. С. 289.
300
Там же. С. 335.
301
302
Воспоминания об Александре Грине. С. 336–337.
303
304
Ср. в воспоминаниях Э. Арнольди: «При всех возводимых на Грина обвинениях в аполитичности нельзя, однако, умалчивать о том, что свою юность он отдал активной революционной борьбе! Действительно, он вышел из этой борьбы надломленным, разбитым. Жестокие условия жизни раздавили его, превратили борца в наблюдателя. Но он не переметнулся в годы спада, как многие другие, на ту сторону баррикад» (Воспоминания об Александре Грине. С. 296). Не переметнулся и позже.
305
Воспоминания об Александре Грине. С. 337.
306
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 189.
307
308
Воспоминания об Александре Грине. С. 530–531.
309
310
Там же. С. 27–28.
311
Воспоминания об Александре Грине. С. 343.
312
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 69.
313
314
РГАЛИ. Ф. 2801. Оп.1. Ед. хр. 3.
315
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 192.
316
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 79.
317
Любопытно, что Благой вызывал яростную неприязнь не только у Грина. Мандельштам писал в «Четвертой прозе»: «В Доме Герцена один молочный вегетарианец, филолог с головенкой китайца – этакий ходя, хао-хао, шанго-шанго, когда рубят головы, из той породы, что на цыпочках ходят по кровавой советской земле, некий Митька Благой – лицейская сволочь, разрешенная большевиками для пользы науки, – сторожит в специальном музее веревку удавленника Сережи Есенина. А я говорю – к китайцам Благого, в Шанхай его – к китаезам – там ему место! Чем была матушка филология и чем стала… Была вся кровь, вся непримиримость, а стала псякрев, стала всетерпимость…»
318
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 163.
319
РГАЛИ. Ф. 2801. Оп. 1. Ед. хр. 3.
320
Воспоминания об Александре Грине. С. 551.
321
Там же. С. 315.
322
323
Воспоминания об Александре Грине. С. 320.
324
Там же. С. 274.
325
Трудно сказать, о каком рассказе идет речь. Но сцена удушения, весьма похожая на ту, о которой говорит Слонимский, встречается в рассказе «Ученик чародея»: «Я встал и с холодным затылком, вытянув, как слепой, руки, подошел на цыпочках к старику. Пол скрипнул два раза, и каждый раз мучительно хотелось мне провалиться сквозь землю. Наконец, мои пальцы остановились над обнаженным, сухим горлом, и я быстро клещами свел их, сжав горячее тело таким усилием, что заметался, как под непосильной тяжестью. Д'Обремона словно подбросило; весь выгнувшись, разом открыв с ужасным пониманием во взгляде белые, широко сверкающие глаза, глядел он на меня в упор, цепляясь до боли неожиданно сильными пальцами за мои руки. Удвоив усилия, я потряс жертву, – и она стихла».
326
Воспоминания об Александре Грине. С. 264.
327