лишенному односторонности и узости. Грин здесь не агрессивен, как в «Блистающем мире», но всепрощающ, и граница между людьми избранными, творческими, способными услышать неясный зов мечты и за этим зовом пойти, и теми, кто этого дара лишен, не становится в романе линией фронта. Напротив, между первыми и вторыми возникает что-то вроде сотрудничества, чего никогда не было раньше и не будет позже. Только здесь «Север смешался с Югом в фантастической и знойной зиме».
Главному герою «Бегущей», Томасу Гарвею, этому «искателю приключений», но уже совершенно иной генерации и склада, нежели Аммон Кут, помогают все, кто его окружает: врач Филатр, друг Филатра Стерс, тактичный хозяин квартиры, которую Гарвей нанимает, предупредительная прислуга, житель города Гель- Гью и собиратель сплетен Ариногел Кук и даже хладнокровный делец и человек выгоды, господин Браун, глава компании «Арматор и Груз». Друзья Гарвея не способны понять его утонченной, артистичной натуры, но они не относятся как к блажи к тому, что однажды во время игры в карты ему чудится, как некий особенный женский голос в повелительной тишине произносит с ударением слова «Бегущая по волнам», и наперебой пытаются разобраться, что же на самом деле произошло.
«Фраза, которую услышал Гарвей, может быть объяснена только глубоко затаенным ходом наших психических часов, где не видно ни стрелок, ни колесец…Таинственные слова Гарвея есть причудливая трещина бессознательной сферы», – предполагает доктор Филатр и на следующий день устраивает Гарвея на корабль, который как будто бы из этой трещины выплыл.
«Я пишу – о бурях, кораблях, любви, признанной и отвергнутой, о судьбе, тайных путях души и смысле случая. Паросский мрамор богини в ударах черного шквала, карнавал, дуэль, контрабандисты, мятежные и нежные души проходят гирляндой в спиралях папиросного дыма, и я слежу за ними, подсчитывая листы», – сообщал Грин Шепеленке,[420] прикидывая вошедшие и не вошедшие в окончательный текст образы и мотивы, однако начало романа долгое время ему не давалось.
«Начал „Бегущей“ было около сорока. Это единственный роман, где начало рождалось в таких муках. Некоторые из вариантов были прекрасны, но что-то в них не нравилось Александру Степановичу», – вспоминала Нина Николаевна и приводила слова автора:
«Понимаешь, как важно в романе, да и в рассказе – начало, хорошее начало, продуманное и стройное. Оно, незримо для читателя, определяет конец, без скрежета надуманности. Так как я пишу вещи необычные, то тем строже, глубже, внимательнее и логичнее я должен придумывать внутренний ход всего».[421]
Однако сорок вариантов вместо того, чтобы попасть в архив, послужили топливом для плиты, на которой теща Грина однажды изжарила яичницу, прежде чем родился сорок первый:
«Мне рассказали, что я очутился в Лиссе благодаря одному из тех резких заболеваний, какие наступают внезапно. Это произошло в пути. Когда опасность прошла, доктор Филатр, дружески развлекавший меня все последнее время перед тем, как я покинул палату, – позаботился приискать мне квартиру и даже нашел женщину для услуг. Я был очень признателен ему, тем более что окна этой квартиры выходили на море.
Однажды Филатр сказал:
– Дорогой Гарвей, мне кажется, что я невольно удерживаю вас в нашем городе. Вы могли бы уехать, когда поправитесь, без всякого стеснения из-за того, что я нанял для вас квартиру. Все же, перед тем как путешествовать дальше, вам необходим некоторый уют, – остановка внутри себя.
Он явно намекал, и я вспомнил мои разговоры с ним о власти Несбывшегося. Эта власть несколько ослабела благодаря острой болезни, но я все еще слышал иногда, в душе, ее стальное движение, не обещающее исчезнуть.
Переезжая из города в город, из страны в страну, я повиновался силе более повелительной, чем страсть или мания.
Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?
Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня.
На эту тему я много раз говорил с Филатром. Но этот симпатичный человек не был еще тронут прощальной рукой Несбывшегося, а потому мои объяснения не волновали его.
Он спрашивал меня обо всем этом и слушал довольно спокойно, но с глубоким вниманием, признавая мою тревогу и пытаясь ее усвоить».
Вопреки обычной схеме, когда главного героя у Грина окружают две женщины – светлая и темная, в этом романе их – три, и отношение к ним автора лишено какой бы то ни было категоричности. В порядке очередности они появляются так: Биче Сениэль, Фрези Грант и Дэзи, фамилия которой не называется, вероятно, потому, что именно ей будет суждено стать Дэзи Гарвей, хотя поначалу кажется, что шансов на это гораздо больше у Биче Сениэль.
Биче – обедневшая аристократка, дочь одного из гринландских «пионеров», отцов основателей города Гель-Гью. Она сходит в жаркий полдень с большого парохода (любопытная деталь, еще недавно сообщалось, что в Лисс заходят только парусные суда) и, став центром внимания портовой толпы, сразу поражает наблюдающего за ней героя своим благородством, «окруженная незримой защитой, какую дает чувство собственного достоинства, если оно врожденное и так слилось с ним, что сам человек не замечает его, подобно дыханию». Гарвей влюбляется в нее с первого взгляда, как Артур Грэй в Ассоль, как Сэнди Пруэль в Молли, как и положено влюбляться романтическому герою в романтическую героиню, ибо в ней прекрасно все.
«Ее потертые чемоданы казались блестящими потому, что она сидела на них. Привлекательное, с твердым выражением лицо девушки, длинные ресницы спокойно-веселых темных глаз заставляли думать по направлению чувств, вызываемых ее внешностью. Благосклонная маленькая рука, опущенная на голову лохматого пса, – такое напрашивалось сравнение к этой сцене, где чувствовался глухой шум Несбывшегося».
Она производит впечатление девушки, «одаренной тайнами подчинять себе место, людей и вещи». Но более всего она подчиняет протагониста и заставляет сорваться с места и искать с ней встречи. Однако путь к Биче Сениэль Томаса Гарвея, которого Грин с ходу освобождает от всего, что может помешать ему жить так, как он хочет, и гоняться за «таинственным и чудным оленем вечной охоты» (Гарвей нигде не работает, не учится, ничего не пишет, а только читает и раскладывает трудные пасьянсы, получая непонятно за что деньги от своего поверенного Лерха), лежит через удивительно красивое и стройное парусное судно «Бегущая по волнам», которое на законных гринландских основаниях швартуется в Лиссе и после серии осложнений и препирательств забирает героя к себе на борт. Там Гарвей сталкивается с еще одним ярким персонажем этого романа, своим соперником и антагонистом капитаном Гезом.
Если Томас Гарвей – человек исключительного благородства, культуры и самого возвышенного воспитания, если он – джентльмен в лучшем смысле этого слова, то Вильям Гез – хам, но хам не простой, а артистичный. Он щегольски одет, любит играть на скрипке, любит море и ветер, у него замечательная библиотека, наконец, он влюблен в ту же девушку и в тот же корабль, что и Гарвей. Гез – это не воинствующий обыватель и гонитель мечты, он по-своему тоже поэт, о нем моряки в лисских кабаках говорят прямо противоположные вещи: одни возносят до небес, другие низводят до преисподней. Да и на самого Гарвея он производит впечатление противоречивое. «Зрелище человека с желтым лицом, с опухшими глазами, сунувшего скрипку под бороду и делающего головой движения, чтобы удобнее пристроить инструмент, вызвало у меня улыбку, которую Гез заметил, немедленно улыбнувшись сам, снисходительно и застенчиво. Я не ожидал хорошей игры от его больших рук и был удивлен, когда первый же такт показал значительное искусство. Это был этюд Шопена. Играя, Гез встал, смотря в угол, за мою спину; затем его взгляд, блуждая, остановился на портрете. Он снова перевел его на меня и, доигрывая, опустил глаза».
«И капитан Гез – это часть его, темная часть, по-волчьи грызущая жизнь, полная злого высокомерия и темных страстей, с золотинкой на дне души, которую он, будучи во власти злых начал, не умеет по- настоящему поднять»,[422] – писала Нина Грин.
