Волк который правит (неоф. перевод)

немедленной агрессии.

— Naekanain, — повторил блондин, затем добавил, — Pavuyau Ruve. Черновский, остынь. Это личная охрана вице-короля.

— Я, знаю, блядь, кто они, Боуман.[5]

— Если вы знаете это, — сказал Волк, — тогда вы знаете, что они имеют право идти туда, куда я хочу, и делать то, что я хочу, чтобы они сделали.

Боуман мазнул по нему взглядом, затем вернулся к секаша. — Вице-король, прикажите им положить оружие.

— Они сделают это, только если это сделаете вы, — заявил Волк. — Если вы не забыли, мы в состоянии войны.

— Но не с нами, — прорычал Боуман.

Черновский ухмыльнулся, что расстроило Волка, так как он надеялся решить вопрос без крови.

Они жили в Питтсбурге, замаскированные под людей, много лет, — сказал Волк. — Пока мы не будем уверены, что вы не Они, мы будем действовать так, как будто вы ими являетесь. Опустите оружие.

Воуман обдумал с минуту это требование, изучая секаша с таким видом, как будто он решал, насколько возможно то, что он и его напарник смогут справиться с охраной Волка. Волк не был уверен, были ли колебания Боумана обусловлены переоценкой своих возможностей, либо полным игнорированием возможностей секаша.

Наконец, Боуман медленно убрал свой пистолет в кобуру. — Давай, Черновский. Убери оружие.

Другой полицейский показался Волку знакомым, хотя он не знал, почему; он редко контактировал с полицией Питтсбурга. Волк внимательно оглядел двух мужчин. В отличие от эльфов, которые легко отличали клан каждого, людям нужны были значки и нашивки, чтобы различать друг друга. Темно-синяя униформа полицейских несла на себе наплечные нашивки и золотые значки на груди, идентифицируя владельцев как сотрудников полиции Питтсбурга. Латунная пластина на груди Боумана гласила: «Б. Педерсен». Пластина Черновского была менее понятной, имея только инициал «Н».

— Я тебя знаю, — сказал Волк Черновски.

— Надеюсь, что да, — заявил полицейский. — Ты забрал у меня женщину, которая собиралась выйти за меня замуж. Ты изменил ее расовую принадлежность. Ты можешь думать, что выиграл, но я ее верну.

Сейчас Волк его узнал — это был тот Натан, который рассердился на него, когда Волк забрал свою доми с ярмарки. Волка отвлекла униформа: он не думал, что этот человек был полицейским. На ярмарке Черновский вел себя как пес, защищающий кость. Даже когда Тинкер несколько раз заявила, что она уходит с Волком, Черновский цеплялся за нее, не отпуская.

— Тинкер не вещь, которую можно украсть, — сказал ему Волк. — Я незабирал ее. Она выбрала меня, а не тебя. Сейчас она моя доми.

— Я видел видеокассету. — Натан кивнул на открытый ящик с футлярами DVD. — Я знаю, кто она сейчас, но мне все равно. Я все еще люблю ее и верну ее.

— Какая, на хуй, разница?[6] — заорал этот трижды проклятый фотограф за спиной у Волка. — Все это не дает права этим длинноухохим королевским уродам ломать мою дверь и крошить мои вещи. Я американец, и плачу налоги! Они не могут…

Раздался громкий звук от падения, когда фотографа отшвырнуло на сломанную стенную панель. Это заставило его замолчать.

— Сэр, не могли бы вы отойти? — Боуман начал осторожно подниматься по лестнице, прежде чем Волк ему ответил.

Он отодвинулся, чтобы пропустить полицейских.

Полицейские обозрели выбитое окно, видеозапись Тинкер в саду, выбитую дверь, разбитый видеоэкран, сейчас запятнанный кровью, и папарацци с разбитым носом в руках Темного Урожая.

— Как раз вовремя, — закричал фотограф. — Уберите от меня этих громил!

— Пожалуйста, отойдите от него, — сказал Боуман Урожаю, опустив руку, и положив ее на кобуру. Он повторил приказ на плохом эльфийском. — Naeba Kiyau.

— Он будет арестован. — Волк хотел прояснить дальнейшую судьбу фотографа, прежде чем передать его полицейским. — А живущие в этих зданиях будут эвакуированы, чтобы я мог их уничтожить.

— Вы не имеете права этого делать. — Боуман достал наручники. — В соответствии с договором…

— Договор не имеет юридической силы. Сейчас я являюсь законом в Питтсбурге, и я заявляю, что это человек будет заключен пожизненно, а эти здания будут разрушены.

— Хер тебе,[7] — выплюнул слова Черновский. — В Питтсбурге мы являемся законом, и ты виновен во взломе и незаконном проникновении, нападении и нанесении побоев, и я уверен, что смогу придумать что-нибудь еще.

Черновский потянулся к руке Волка, и внезапно три меча коснулись его горла.

— Нет! — крикнул Волк, спасая полицейского от смерти.

В тишине, которая внезапно заполнила дом, прозвучала запись голоса Тинкер:

«О боги, да, вот так, о, как хорошо»

Боуман перехватил Черновского, который с рычанием рванулся вперед. — Черновский! — Боуман толкнул его к стене. — Просто смирись с этим! Он богат и могущественен, и она с ним трахается.[8] Что из этого не имеет для тебя значения? Он катается на Роллс-ройсе и все эльфы Питтсбурга лижут ему пятки. Ты думаешь, какая-либо сука выберет тупого поляка вроде тебя, когда она может получить его?[9]

— Он может иметь, кого хочет. Она была моей.

— Ни хера она не была,[10] — проворчал Боуман. — Если бы ты хоть раз спал с ней, об этом знали бы все букмекеры Питтсбурга. Ты всегда проигрывал пари, Натан. Ты был слишком глуп для нее — и слишком туп, чтобы это осознать.

Черновский сверкнул глазами на напарника, потемнел лицом, но перестал сопротивляться, и встал прямо, тяжело дыша от ярости.

Боуман с минуту изучал своего напарника, прежде чем спросить: — Мы снова при деле?

Черновский кивнул и вздрогнул, когда запись голоса Тинкер донесла до них мягкий бессловесный стон наслаждения.

Боуман шагнул к разбитому видеоэкрану, что-то нажал и звук исчез. — Вице-король, нам это нравится не больше чем вам, но согласно международному праву, по договору, подписанному пять лет назад, этот подонок имеет право делать такие записи.

— Сейчас он находится под действием эльфийских законов, и то, что он сделал — непростительно.

— Ваш народ не имеет технологий, способных это делать, — махнул рукой на стену Боуман. — Значит, вы не имеете законов, регулирующих вопросы, касающиеся цифровых изображений.

Волк усмехнулся, услышав обычные человеческие увертки. — Почему вы, люди, придираетесь к правосудию по мелочам? Неужели вы не видите, что вы разрываете его на клочья, пока оно вообще не перестает иметь какое-либо значение? Есть правильное поведение, а есть неправильное. Это — неправильное.

— Я не имею прав решать, вице-король. Я всего лишь полицейский. Я знаю только человеческий закон, и, насколько я знаю, он все еще действует.

— Договор гласит, что любой человек, оставшийся на Эльфдоме во время Отключения, находится под действием эльфийской юрисдикции. Орбитальные врата разрушены, и Отключение теперь будет постоянным.

Лицо Боумана стало бесстрастным. — До тех пор пока мое начальство это не подтвердит, я должен действовать по обычным правилам, и я не имею полномочий арестовать этого человека.

— Тогда я казню его прямо здесь.

— Я могу посадить его в охраняемое помещение, — заявил Боуман.