Мужчина лениво произнес:
– No hablo Espaсol.[2]
– О, – Мария улыбнулась еще шире, – вы американец?
– Американец, – бесстрастно сообщил он. – Что ты мне сказала вначале, я не понял?
– Я сказала, что танцевала только для вас! Вы дадите мне денег?
– Ну уж нет.
– Тогда купите выпить.
– Ни в коем случае. Уходи и оставь меня в покое.
Обиженно фыркнув, Мария встала из-за стола.
– Терпеть не могу американцев!
Музыка продолжалась, и она снова стала танцевать. Ее чувственный танец встретил буйное одобрение толстого коротышки, который даже привстал и обхватил ее за талию. Звучно поцеловав танцовщицу, коротышка бросил за вырез ее блузки песету.
Доусон сделал большой глоток, медленно поднялся и двинулся через зал. Подойдя к столику, где сидел коротышка, он взял девушку за локоть:
– Пошли.
– Куда вы меня тащите? – возмутилась она. – Я не хочу уходить!
– А мне плевать, хочешь ты или нет.
На улице Доусон усадил ее на большого черного жеребца, сел сам и взял поводья.
– Где ты живешь?
– Примерно в миле отсюда, – ответила Мария.
Домик – крошечная лачуга с жестяной крышей – стоял в конце дорожки, вокруг играли полуголые детишки. Доусон спешился, снял с коня Марию и собрался снова сесть в седло, но девушка вдруг сказала:
– Прошу вас, зайдите, познакомьтесь с моей матерью.
– Нет, спасибо, я…
– Ну пожалуйста, сеньор.
– Хорошо, только ненадолго.
Дети схватили Доусона за руки и со смехом потянули к двери. В доме обнаружилось еще несколько ребятишек: некоторые сидели на земляном полу, другие – за крошечным обеденным столом. Доусона кольнуло болезненное воспоминание о своем детстве. В похожей халупе, только находящейся в Нижнем Натчезе, он и сам жил примерно так же, но с одним отличием: он был единственным ребенком, а в семье Марии он насчитал по меньшей мере дюжину. У плиты стояла усталая женщина, на вид почти старуха. Правда, ее угольно-черные волосы еще не начали седеть, но лицо избороздили морщины, взгляд потускневших глаз казался безжизненным.
Мария подошла к женщине, поцеловала ее в щеку и, повернувшись к Доусону, с улыбкой сказала:
– Моя мать.
Доусон вежливо поклонился:
– Добрый день, сеньора.
Он оглядел чистую, но скудно обставленную комнату. Обстановка убогого жилища подействовала на Доусона угнетающе. Достав бумажник, он вынул из него все банкноты, какие там были, и протянул женщине. В ее глазах блеснули слезы.
– Спасибо, сеньор.
– Не стоит благодарности.
Доусон похлопал ее по плечу и вышел из комнаты. Большая часть ребятишек последовали за ним. Доусон пошарил в карманах, нашел мелочь и раздал детям. Мария пошла его проводить.
Доусон поставил ногу в стремя.
– Всего хорошего.
– И вам всего хорошего, вы очень щедры, сеньор, – сказала Мария и, вильнув бедрами, направилась не в сторону дома.
Доусон догнал ее.
– Куда это ты собралась?
– Обратно в таверну, куда же еще?
– Ты туда не пойдешь…
– Пойду. Вы видели наш дом, как вы думаете, на что мы живем? Мама знает, чем я занимаюсь.
– А отец тоже знает?
– Отец? – Мария неопределенно махнула рукой. – Он ушел много лет назад. Мама нашла другого мужа, но он тоже удрал – в прошлом году. Так что, как видите, я старшая, я должна помогать ей прокормить
