мыслей. Сделав то, чего делать вовсе не собирался, он будто порвал какую-то тонкую цепочку - стальную, как те, что удерживают кружки у бачков с водой.
Они, наверное, будут меня искать. Наверное, долго. Наверное, не найдут. И мне, кажется, хочется на это посмотреть.
Он аккуратно отодвинул штору и встал между ней и окном. За шторой было хорошо. Очень хорошо там было. Даже слишком хорошо. Бархатный запах пыли и подсохшей земли из горшков с комнатной зеленью. Тепло от батареи. Холод стекла. Прижаться лбом и ждать. Смотреть. Замедляться. Делать все меньше лишних движений. Перестать делать их вовсе.
Они, конечно же, искали. Лиза сначала злилась, потом кричала, потом попросила всех уйти. Потом плакала, но не от жалости. Потом ничего.
Когда следователь осматривал дом, он не сразу подумал о шторе. Только когда в комнате никого не осталось, он заглянул туда и встретился с ним рассеянным взглядом.
- Тссс, - сказал он. - Никаких лишних движений. Это место - пустое.
Следователь кивнул и не стал.
ТАНДА ЛУГОВСКАЯ
ЗАПЯТАЯ
- ...а еще есть забавная человеческая порода, - Айхр задумчиво потягивал медовый чай, - представители которой сводят все к простому объяснению. Например: если заниматься зарядкой и по утрам проходить километр пешком - никогда ничем не заболеешь. Примеры спортсменов, убитых, скажем, саркомой, их не убеждают и никогда не убедят. Потому что дело вовсе не в примитивности мышления - о, они бывают весьма изощрены... - Потянулся за чайником. Долил. Продолжил: - Нет, дело на самом деле в трусости. Такие люди боятся взглянуть на картину мира в целом и признать, что они на самом деле смертны. Ну или бессмертны, - Айхр посмотрел в ладонь, как в карманное зеркальце, - это уж как не повезет. Именно потому они цепляются за простые, по сути почти магические объяснения: я буду хорошим, и меня минует...
Насчет трусости - видимо, это ко мне. Простых объяснений вроде бы не ищу, но это совершенно необязательно. В другое время с удовольствием послушал бы разглагольствования умницы дьявола - но не сейчас.
Кажется, я пялился в чашку довольно долго и кусок монолога упустил. Жаль, потому что вот это - точно ко мне:
- ...сначала перестаешь чувствовать вкус хлеба. Это достаточно верный индикатор. То есть можно списывать на усталость, на болезни - но на самом деле ты должен понимать, что происходит. Потом язык становится все более равнодушным и перестает различать любые оттенки. Последнее, что он распознает, - как правило, кровь.
Говорят, что кровь похожа вкусом на железо. Как по мне, скорее на свинец. Тяжелая, неповоротливая. Жидкость жизни. Гумор. На одном из языков это означает 'юмор'. Никогда не знал, что юмор бывает настолько черным. Буквально.
Все-таки выпадаю из времени. Снова пропустил важный кусок монолога, обидно, такого разговора ведь больше может не быть, да точно не будет, не обманывай себя, старина. Старина, рухлядь, хлам старый, слушай, запоминай, пока можешь, пока не истончился в ниточку, прозрачную пленку, ничто.
- ...если сможешь, если успеешь, выбери то, за чем вернешься. Потому что вспоминать будут на самом деле эту чепуховину, а не тебя.
Когда спрашиваю, воздух в легких напоминает желе, и его приходится проминать языком:
- Айхр... это точно никак нельзя поправить?
Дьявол молчит, только медленно вращается в темно-синих губах веточка из медового чая. Потом нехотя отвечает:
- За тебя никто не просил - до того. За тобой никто не пойдет - потом. Не это править надо было, а прошлое, но время вышло.
Прошлое как прошлое, в общем. Не убивал, не грабил, обманывал - ну, как все...
Айхр вздыхает.
- Ладно. То, что влюбиться без памяти и вечного твоего расчета не успеешь, - это понятно. Но на закат и звезды хоть посмотри. Вот по-честному так - попробуй, а? Забудь, что надо глядеть под ноги, труху всякую подстилать... Вдруг получится. - Помолчав, итожит: - Засим - желаю удачи. Александра, доченька, проводи гостя.
Доченька? Странно. Молодая женщина. Человек - ни намека на синеву кожи. Падчерица? Приемная?
О чем ты думаешь, а? У тебя так немного осталось времени.
А о чем - думать?
* * *
День-когда. Я пробую эти слова. У них тоже металлический привкус, немного колокольный, нет, скорее колокольчиковый - недорогой такой звяк. Только намек на звон. Когда истончаешься, начинаешь чувствовать фальшь пупырышками кожи - как ножом или резиной по стеклу.
В картинке, кстати, нету фальши. Она достаточно небрежна, если придираться к линиям, но делалась под настоящим ветром, и под ногами были настоящие волны. Вот и хорошо. Сложенная пополам сотня - чашка кофе латте с пирожным, я еще не забыл! - и со мной аквамариново-сиреневый билет в один конец. Величиной в две ладони. То, что нужно.
По классике, возвращаться надо домой. Но тут мне точно никто не посмотрит вслед. А без взгляда - не уйти.
Можно встретиться с кем-то из тех, кого любил. Только это свинство - оставлять на память сожаление 'я-могла-бы-если'. Тем паче, что я ведь тоже мог бы.
Их было три. Можно уже говорить: 'за всю жизнь', потому что день идет мелкими волнами и расслаивается на отмелях, и уже не захлебнуться, и мокрый песок под руками, за всю жизнь, карандаш скользит, оставляя линейный итог. Так что вспоминать и глаз не отводить в сторону.
Первая - старше меня, это льстило и страшило одновременно. Неправильная любовь, не как в кино и книжках, да. Родителям говорил, что в гостях у приятелей, с приятелями не вдавался в подробности. Просто приходил к ней когда хотел. Так тепло больше не было никогда. Но я твердо решил, что будущего у нас нет, - ну вот его и не было, как заказывали.
Вторая - королева, звезда. Тогда казалось, что весь университет оборачивается ей вслед, - а может, и вправду. Каким-то образом я угодил в ее свиту и неведомо почему вообразил, что окончательно выберут - тоже меня. Получилось иначе. Я в первый и последний раз плюнул на все, включая сессию, и уехал на четыре месяца в Крым. Это и спасло мне жизнь. Потому что когда королеве весело, все должны прыгать. А если королева желает средств, расширяющих сознание... Она, кстати, в порядке, даже на костылях не слишком долго ходила. Больше в катастрофе не выжил никто.
Третьей было всего пятнадцать. А мне - тридцать восемь. По нынешним меркам вроде нормально. Но когда я посмотрел ей в глаза, испугался, как никогда до того. Просто потому, что увидел ее - всю. Которая и впрямь за мной - хоть на Колыму, хоть на дно Марианской впадины. А на самом деле куда - в офис? Наговорил с три короба - стандартного, что для нее, такой замечательной, нужен не я, а (подставить идеал), ну и много чего по поводу оного идеала. Даже слегка гордился собой. Какое-то время. Нет, никаких попыток суицида или даже истерик не было. Просто погасла. Лучше бы плакала, что ли.
Нет. Пусть потом озираются растерянно те, кому все равно. Сослуживцы. Коллеги. Офисный... кто сказал 'планктон' - двоечник. Приросшие к стулу на восемь рабочих часов, конечно же, бентос. Планктон - это ребята на роликах у фонтана. Нектон - содержимое вон того джипа 'еду-на- красный-и-законы-физики-мне-не-писаны'. А мы - бентос, ракушки, придонная фауна в настоящем и донные отложения в будущем.
Но не я. Растворюсь - раньше. Так выпало. Как подхватить в Москве не привычный грипп, а экзотическую малярию. Почти не бывает - а ведь на одиннадцать миллионов населения порядка сотни