Пять минут назад ты улыбнулась мне, я прошептал: Лиса? - и ты кивнула в ответ, а потом белым длинным пальцем словно перечеркнула свою улыбку.
В свете проектора твой ноготь кажется совсем черным - и я молчу, но уже почти не смотрю на экран, сижу вполоборота к тебе, и рыжие волосы то и дело вспыхивают, как тем солнечным днем, когда мы встретились у метро, впервые вдвоем, без тусовки.
Кажется, тебе дал мой телефон Вадим... или Стас? Я помню, ты больше всего общалась с ними двумя. Ты попросила записать тебе словарь Webster для новых виндов - он казался огромным и занимал не то семь, не то девять трехдюймовых дискет. Убирая их в сумочку, ты удивилась: так много? Сказала: неудобно, мол, зайдем куда-нибудь, я тебе куплю чистых.
Интересно, ты это помнишь? Как мы ходили от ларька к ларьку, как наконец увидели дискеты между бутылкой паленого 'Амаретто' и белыми кружевными трусами, растянутыми на витрине огромной снежинкой? Помнишь, сколько стоила коробка трехдюймовок? Я - нет, помню только, что это были заметные деньги. То есть для меня заметные.
Я тогда страшно гордился своей самостоятельностью: купил свой первый компьютер, верстал в 'Вентуре' и 'Пейджмейкере', много зарабатывал - по сравнению с тем, что было два года назад в аспирантуре.
По меркам Вадима и Стаса - копейки, конечно.
Только что подумал: я никогда не спрашивал, чем они занимаются. Ну, коммерсанты и коммерсанты. Купил-продал. Главное, в кино хорошо разбираются.
Что у них был свой банк, я узнал, когда Стас взорвался в своем 'мерседесе' вместе с шофером и подругой, - я об этом прочитал на последней странице 'Сегодня'. Как сейчас помню: на обратной стороне написали, что Михалков проиграл Тарантино Пальмовую ветвь в Каннах.
Выходит, Стас так и не увидел 'Криминальное чтиво'. Интересно, ему бы понравилось? Все-таки он больше любил Бергмана - а погиб криминальной смертью, как в арт-хаусном фильме или трэшевом боевике.
К тому времени мы почти перестали встречаться. В Музее кино шли давно знакомые фильмы, прокат на Маросейке закрылся, все, о чем мы когда-то мечтали, можно было легко купить на Горбушке.
А может, ребята были слишком заняты своим бизнесом. Судя по газетам, времена наступили лихие. Оказалось, не так трудно заработать первый миллион - трудно его удержать.
Стасу это не удалось, да и Вадиму, кажется, тоже, - и я, похоже, никогда не узнаю, что у них был за бизнес.
Откуда у тебя деньги, я тоже не спрашивал. Было неловко. Я тогда думал, у красивых девушек деньги заводятся через постель.
Смешное было время. Я всерьез считал, что жизнь похожа на американское кино сороковых. Роковые красавицы, преступные страсти...
Если честно, мне до сих пор кажется: так было бы лучше. Честнее.
Красивые девушки не должны работать. Деньги должны доставаться им ни за что, сами по себе - так же, как досталась красота.
Черно-белый поцелуй на экране кажется почти порнографическим в своей страстности. Понимаю, почему в нацистской Германии 'Возвращение фройляйн Фукс' разделило судьбу 'Завещания доктора Мабузе'. Фон Гель, правда, так и не уехал в Америку, - видимо, он тоже не любил смены декораций.
Я хочу спросить тебя: помнишь, как мы впервые поцеловались? Мы сидели у тебя на кухне, пили какой-то ликер - медно-рыжий, под цвет твоих волос. Ты рассказывала о своих мужчинах и, как всегда, улыбалась - иронично и растерянно, как будто извинялась, что ты - такая как есть, красивая, одинокая, несчастная. Улыбка словно говорила: ты не собираешься меняться, хотя понимаешь - ничего хорошего не выйдет из твоих бесконечных романов, увлечений, one night stands. Ты никогда не называла настоящих имен, - наверное, я знал героев твоих историй. Укрытые от моего любопытства, спрятанные за псевдонимами, один за другим они на мгновение возникали эфемерными призраками, струйками сигаретного дыма: случайные знакомые, старые друзья, верные возлюбленные, страстные любовники. У них были жены и дети, другие подруги, большие деньги, заграничные поездки, - они были влюблены в тебя годами, ждали твоего звонка, уходили из семьи, грозили самоубийством, бросали тебя одну, предавали в последнюю минуту, больше никогда не подходили к телефону, не отвечали на письма, лгали тебе, лгали своим женам, лгали самим себе.
Это был не первый такой вечер. Мы часто виделись в то время, и я до сих пор не понял, почему ты рассказывала мне так много. Ты говорила со мной, словно я был так близок тебе, что мне нужно было знать, как ты резала вены от несчастной любви, отходила после аборта от кетаминового наркоза, стоя на коленях умоляла: iне уходи, я не смогу жить без тебя.i Рассказывая, ты улыбалась и как будто говорила: ну да, вот так оно получилось, что же тут поделать, - ну да, это немного стыдно, но что уж тут скрывать. А я все время не понимал, чем я заслужил эту искренность, почему именно мне достались все эти истории, больше похожие на сценарии к фильмам, которые нам еще предстоит увидеть?
Наверное, мы напились в тот вечер. Оранжево-рыжий ликер кружил голову. Ты сказала: хочешь, я покажу тебе свое новое белье? Вчера купила, - а потом встала и медленно подняла юбку. Я сначала увидел узорную резинку чулка, потом - полоску матово-белой кожи, черные переплетения кружев. Я не мог отвести взгляд - но знал, что ты продолжаешь все так же улыбаться, смущенно, кокетливо и растерянно, словно спрашивая: ты знаешь, зачем я это делаю? Лично я - нет.
Я встал из-за стола, шагнул тебе навстречу - и тут зазвонил телефон. Все еще придерживая юбку одной рукой, ты сняла трубку и сказала: алле.
Твое лицо почти не изменилось. Ты все так же продолжала улыбаться, только отступила, одернула подол и приложила палец к губам - тем самым жестом, которым полчаса назад здесь, в ЦДХ, ответила на мое изумленное Лиса?
- Извини, - сказала ты тогда, повесив трубку. - Боюсь, тебе надо уйти: ко мне сейчас придет один мой друг, и я не хочу, чтобы вы встречались.
Ты опять улыбнулась, я ответил что-то вроде: да, да, конечно, мне и самому пора, пошел в прихожую, быстро оделся, сказал: я позвоню завтра, хорошо? - и только открыв дверь, снова посмотрел тебе в лицо.
И вот тогда ты шагнула ко мне и на секунду прижалась губами. Твой язык стремительно, почти неосязаемо, коснулся моего нёба.
Потом ты отстранилась и выпихнула меня. Перед тем как закрылась дверь, я увидел: ты не улыбалась.
Да, не так уж важно, кто там у нас герой. Мог быть и клаббер, и театрал. Клаббер, наверное, курил бы вместе с Лисой траву (и у нее был бы где-нибудь пирсинг, даже немного жалко, что я отменил этот вариант), а театрал мог бы пить тот же самый ядовито-оранжевый ликер. Ну а все остальное - богатые погибшие друзья, разговорчивые эгоцентричные девушки, чулки на кружевной резинке, полуночные телефонные звонки - ну, это уж точно могло быть у кого угодно. Со всеми случалось, если честно.
Но мне по-прежнему кажется, что с кино этот сюжет сочетается лучше. Скажем, если бы герой был вечно укуренный, с самого начала было бы понятно: ничего такого с ним не было, вся история ему померещилась или там - выдумалась.
Так что пусть уж останется ЦДХ и этот вымышленный черно-белый фильм.
Мне кажется, сюжет 'Возвращения фройляйн Фукс' чем-то напоминает 'Головокружение' Хичкока. Мертвая женщина возвращается, чтобы погубить героя, - или ему только кажется, что вернулась именно фройляйн Фукс, или фройляйн Фукс не умерла, или ее вообще никогда не было.
Я хочу спросить тебя: ты понимаешь, что там случилось за эти тринадцать лет? Ты расскажешь мне? Я слишком долго не видел тебя все эти годы, я слишком долго смотрел на тебя сегодня, я совсем запутался, расскажи мне - что там случилось, куда ты исчезла, почему мы так давно не виделись?
Я хочу спросить об этом, но только шепотом говорю: iЛиса, это в самом деле ты?i - и тогда ты сжимаешь своей белой рукой мою. Прохлада твоих пальцев - такая же, как много лет назад. Ты по-прежнему смотришь на экран, и я вижу только половину улыбки, игривой и грустной. Твоя рука соскальзывает на мое бедро и медленно пробирается к паху - тем же маршрутом, что тринадцать лет назад.
