Выставка 'Математическая аномалия' проводилась в Доме художника. В день открытия (оно было назначено на 16.00) у фотографа в мастерской веселилась компания друзей. Собрались еще около полудня. За вином и разговорами засиделись и из дома вышли в самый последний момент. Пора уже было спешить в Дом художника. На крыльце фотограф вдруг вспомнил, что не взял какой-то журнал, который он обещал подарить кому-то на выставке. Сказав, что вернется через минуту, он исчез в дверях мастерской. Прошло пять минут. Десять минут... Друзья стали с недоумением поглядывать на окна.
- Ну что он там копается? Найти, что ли, не может? Опоздаем ведь! - забеспокоился один из друзей. - Пойду потороплю его...
Съемки этой сцены производила в автоматическом режиме скрытая камера, установленная над крыльцом. Не то чтобы фотограф рассчитывал сейчас на какой-то особенно богатый улов удивленных лиц. Просто это были его друзья, и ему хотелось, шутки ради, испробовать их в качестве моделей. Но вот один из друзей, тот самый, кстати, что когда-то принес ему обезьянку, возвращается сейчас за ним в мастерскую. Фотографа он там не найдет! А лицо его при этом уж скорее всего попадет в поле зрения хотя бы одной из двух камер, установленных здесь, в помещении. И вот тут уже, чем черт не шутит, могут получиться по- настоящему интересные кадры. Еще бы не удивительно: все окна заперты изнутри, другого выхода из мастерской нет... Куда же подевался хозяин? Фотограф, спрятавшийся в шкафу для одежды, едва не выдал себя: чертовски трудно было сдержать смех! Вообще, он предполагал, что рано или поздно друг заглянет в шкаф. Тут он и сделает свой кульминационный снимок - лицо друга, который только что открыл шкаф и обнаружил, что... А впрочем... Ну и что в этом такого? Ну, найдет друг его в шкафу. Много ли будет удивления на его лице? Только сейчас фотограф с огорчением осознал, что удивления будет мало. Собственно, ведь понятно - кроме шкафа тут больше деваться некуда. Открывая дверцы шкафа, друг уже будет знать, что он - тут. И на лице его вместо удивления будет написано: 'Шутник доморощенный, ты не забыл, что на свою собственную выставку опаздываешь?' Вот если бы... Если бы друг распахнул дверцы, а шкаф оказался пуст! Вот это была бы мимика! Вот это было бы кадр! Так, пожалуй, мог бы выйти лучший снимок из всех, что он сделал в своей жизни...
Судя по звуку шагов, друг направился наконец к шкафу. Исчезнуть бы сейчас как-нибудь! Сделаться невидимкой... Или во что-нибудь превратиться... Например, в пиджак, висящий на вешалке!
В глубине души, там, где ил, черепахи и щупальца, приоткрылись створки маленькой раковины. Спавшая там до поры до времени жемчужина услышала зов. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стала она подниматься к поверхности - туда, где сияло сознание. Жемчужина веры в возможность волшебства, - чем ближе к уровню сознания она поднималась, тем крупнее становилась в размерах. Величиной с теннисный шарик, с яблоко, с футбольный мяч... Когда эта штука выскочила на поверхность и закачалась на волнах, она уже больше всего походила на колючую морскую мину. Еще мгновение - и в сознании фотографа раздался взрыв.
С грохотом растворились дверцы шкафа.
Друг заглянул внутрь. Никого. Только пиджак на вешалке.
Пиджак посмотрел на друга. Да, физиономия - что надо! Удивление бьет через край, это просто необходимо сфотографировать! Камера в нагрудном кармане... Вот только рукава не слушаются...
Другу показалось, что пиджак пошевелился. Нет, не показалось. Действительно, покачивается на вешалке, очевидно, от сквозняка... Но где же, в конце концов, фотограф?!
Рукава не слушались его. Кроме того, из головы как-то уже почти вылетело - чего, собственно, он хотел от своих рукавов? Совсем вылетело. Только не из головы, ведь у пиджака ее нет. Тогда откуда же? Откуда ж? Откуда? Откуд? Отку? Отк? От? О? О О О о о о . . .
Мысли улетели, слова убежали, чувства ушли. Лишь любимое чувство удивления задержалось еще на некоторое время в пустом пиджаке.
Друг захлопнул дверцы шкафа. На одной из них с внутренней стороны было зеркало, и в нем пиджак увидел свое отражение. Это было удивительно. В зеркале отражался удивленный пиджак. Человек, который раньше тут жил, непременно сфотографировал бы это отражение. Тот человек любил фотографировать удивленных. Больше всего на свете.
ЛЕНЯ КОРНЕЕВ
ТОРТ
Лекстер подходит к столу, садится в старенькое глубокое кресло, закуривает. На столе стоит широкая чаша с песком, в который наполовину закопан круглый прозрачный сосуд. Наверное, очень горячий, потому что красно-оранжевого свечения хватает, чтобы рассеять вечерний комнатный сумрак. Лекстер берет со стола потрепанную книгу, листает рассеянно, разглядывает испещренные записями поля. На каждой странице встречаются даты, оставленные чернильной ручкой: 1943... 1958... 1998. Он пролистывает почти до конца и останавливается на знакомом абзаце:
Все содержимое сосуда походит теперь на жидкое солнце. Когда достигнешь ты этого, да возрадуйся! Ибо час бессмертия близок. Прими внутрь три части славной материи, затем еще три и, наконец, девять частей, чтобы закрепить и возвысить результат. И волосы твои станут пламенем, кости и зубы обретут невероятную крепость, и все болезни мира удалятся от тебя. Но не спеши, дело твое длится уже пять лет...
- Тридцать семь, - пробормотал Лекстер, укутался в плед и задремал.
Снились драконы, красные львы и загадочный 'двойной огненный человек', который сидел под столом и шептал: 'А я не огненный совсем и не огненный...'
Лекстер проснулся, услышав щелчок дверного замка. Кто-то пришел. В старости сон становится хрупким и ненадежным, как стариковское тело. Кто-то старался не шуметь, двигался осторожно, но быстро. Он хорошо знал квартиру и складывал продукты в холодильник: шуршание пакетов, бутылочный звон, глухой удар упавшего мандарина. Лекстер представил именно мандарин, потому что вроде бы уловил терпкий цитрусовый аромат. И в тот же момент из-за кухонной двери выкатился маленький рыжий фрукт, с листиком.
За ним появился Тарас, почти такой же рыжий и круглый.
- О, дед, так ты не спишь?
- Как видишь. Вызываю мандарины силой мысли.
Тарас непонимающе сморгнул.
- Дед, тебе определенно стоит прогуляться, давай одевайся, там Катя на улице ждет.
- Думаешь, стоит?
- Ну конечно, там хорошо - тепло, ветерок, а то ты со своими колбами вечно. Скоро грибы на голове вырастут.
Лекстер обулся, накинул зеленое пальто и вместе с внуком вышел на улицу.
Ослепляющий солнечный свет, рычание машин, множество лиц - невыносимых, ярких, пепельных.
- Лучше бы они прятали свои лица, - сказал Лекстер.
- Что? - спросил Тарас.
- Мне нужно вернуться, шапку возьму, а то холодно, - ответил Лекстер.
- Мы подождем, не торопись.
Лекстер вошел в дом, подошел к столу, вытащил сосуд из песка и выдернул пробку. Глубоко вздохнул, совершил три глотка, затем еще три и, наконец, девять.
Кисти рук почти сразу побелели и потеряли чувствительность. Испугавшись, Лекстер поднес их к глазам. Ванильный аромат. Осторожно лизнул большой палец - сладкий, как тростниковый сахар.
Лекстер сел и принялся хохотать, в то время как кровь его становилась виноградным соком, волосы - сахарной ватой, кости - зефиром. И перед тем как стало совсем темно, он мог поклясться, что видел толпы мышей. На одной из них была корона.
Лекстер висел в темноте, как небывалый мыслящий фрукт. А потом он сорвался и полетел вниз, а может быть, и вверх, но направление не имело никакого значения. Ему было страшно и любопытно: а что теперь? Неожиданно вспомнилось одно ветреное утро, тогда Лекстер был молод и полон надежд. Тучи
