прошлым летом там с сотрудниками златокудрого сазана), вернется ли Ида (в этом месте он хватается за голову потными, пухлыми руками и начинает тоненько рычать) и кто исчезнет следующей, - они вечно исчезают, они вечно теряют друг друга, и это нормально, это жизнь.
- Вернулась, вернулась! - приветствует его Мармла, встреченная на лестнице с букетом фиалок, откуда фиалки, думает он, тоже небось набрали их в замерзшей реке.
- Утром вышла просто как ни в чем не бывало из своей комнаты, - улыбается Мармла. На ее плечи накинут синий пуховый платок. Ээ вымученно улыбается: я за вас так рад, говорит он, так счастлив, ну конечно же, приду на пирог, ну да, одному тяжело и грустно, о да, приду на пирог, приду, скучно разумеется, а у вас там ого-го, балаган, тра-ла-ла, Мармла исчезает наверху, Ээ открывает дверь подъезда и выходит во двор. Идет дождь. Ээ думает: можно гадать по исчезновениям. Например, если следующей исчезнет Цесла - дождь перестанет идти, и целый месяц не будет дождя. С другой стороны, это не очень хорошо для рыбной ловли, - поэтому если пропадет Анна, дождь будет моросить раз в неделю, как раз перед выходными, снова поедем на озеро, может, щука попадется. Постучат в дверь в семь утра с тихим скорбным: 'Пропала, куда-то пропала Эльза, пожалуйста, зайдите к нам и составьте какой-нибудь протокол, объявите ее в розыск, сделайте для нас хоть что-нибудь' - жди внезапных заморозков, готовь сани. Что же будет, если потребуют разыскать Мармлу, самую добродушную и музыкально одаренную ('Она так и ушла со своим любимым ирландским свистком, о господи, в каких темных ночных парках она играет звездам грустные северные песни, а если какие-нибудь мальчишки отнимут у нее инструмент и сломают его, она и сама сломается, она ведь и есть самый хрупкий музыкальный инструмент в мире, каждый человек в принципе жутко хрупкий инструмент!'), - возможно, Ээ повысят, и он переедет в другой дом, где под ним не будет жить пять старушек, одна из которых, шестая, постоянно куда-то девается.
Ясное дело, она постоянно куда-то девается, потому что ее нет.
Тем не менее Эмму искали всем двором, - Мармла решила, что Эмму угнал маньяк: 'Был такой маньяк, я читала в газете, который угонял старых женщин в рабство, - он держал их, кажется, в подвале и заставлял их вязать и штопать какую-то несусветную дрянь; вроде бы его поймали, но я уверена, несмотря на это он по-прежнему орудует где-то неподалеку; даже если бы его расстреляли, а его наверняка расстреляли, он бы все равно - он бы все равно, - потому что Эмма прекрасно вяжет, и не только вяжет, вообще ее выгодно держать в подвале и заставлять заниматься таким-сяким рукоделием, вы должны забежать к нам посмотреть, посмотреть, посмотреть'.
Слово 'посмотреть' звучит страшно, потому что у Ээ невыносимо болят глаза от чтения медицинской энциклопедии (он пытался справиться с возложенной на него ответственностью за исчезновения именно таким радикальным образом). Тем не менее по какому-то врожденному добродушию Ээ спускается на этаж ниже, идет длинным, тошнотворным, как послесмертный тоннель, коридором, сидит на кухне и пьет чай, записывая на салфетках показания зеленым фломастером, вместе с тем он наверняка пришел смотреть на рукоделие талантливой, безвременно исчезнувшей Эммы. Оставшиеся пять старушек скорбно раскладывают на его коленях свинцовые, налитые коллективным горем гобелены, вышитые убористыми крестиками портреты лошадей и американских писателей ('Эммочка так любила Хемингуэя, что вышила его в виде африканского царя!') и небольших тряпичных кукол без лиц, будто сошедших с картин Малевича.
Ээ вымученно улыбается и звенит чайной ложечкой. Он, несомненно, их друг. Несомненно, они тоже друзья ему, - у него вообще мало друзей, а они это чувствуют, они вообще все обо всех чувствуют, только самих себя не видят совсем. Раньше у него иногда возникало дурацкое желание сказать что-нибудь искреннее и унизительное. Например: 'В прошлый мой визит, когда мы оплакивали исчезнувшую Цеслу и объявляли ее в национальный розыск, Эмма сидела в кресле и вышивала портрет Цеслы неоновыми нитками, и Эмму тогда играла нынешняя Анна, разве нет? А Цесла выглядела как пропавшая Эмма, - ага, получили?' Ээ пытался как-то намекать, но безрезультатно.
- Положите на стол портрет Цеслы, который вышила Анна, - просит он и почти не волнуется, но, увы, поперхнулся, крошка лимонного пирога вылетает из его искривленного в добродушном негодовании рта - аккурат на гобелен с изображением восемнадцати жирафов, 'она вообще любила Африку', мямлит кто-то из осиротевшей пятерки; и сарафанчик для Иды в жирафики вышила, еще кто-то бубнит в надломленное ушко из фарфора.
- Вот смотрите! - рисует он над портретом что-то своей серебряной ложечкой (Ида тут же вынимает ложечку из его рук, чтобы он не залил чайными капельками работы пропавшей подруженьки). - Это лицо Цеслы - правильно? В смысле - Эмма вышивала Цеслу, да? Там даже вот вышито внизу 'Це-сла', не подкопаешься. А теперь давайте ответим на вопрос: у кого из вас такое же лицо, как на портрете? Родинка на щеке - выпуклая, лимонного цвета (здесь у него изо рта вылетает еще один кусочек лимонного пирога, но уже почти специально, гастрономическая аналогия подкосила впечатлительный организм добродушной полицейской машины). Крашеные хной рыжие волосы, - вы же все седые, да? Одна Эльза последнее время какая-то русоволосая. Получается, что среди вас этого человека нет, правильно? Человек с портрета - пропал! Получается, что пропала Цесла! Но пропала-то (торжествующе обводит их взглядом) Эмма! Что это значит?
- Эмма все чувствовала, - шепчет Ида, самая набожная из шестерых. - И поэтому вышила свой собственный портрет. На добрую память оставшимся.
Ида плачет. Ида задыхается. У Иды - артрит. На прошлой неделе, когда Ида пропала, у нее не было артрита. Артрит был у Мармлы. 'Значит, теперь Иду играет Мармла, - думает Ээ. - С другой стороны, разве не Мармла играет Иду?'
Когда Ээ приходит домой, он все записывает - кто в прошлый раз был Идой, кто в позапрошлый, у него для этих случаев заведена отдельная тетрадь. Протоколы и прочие бумаги он выбрасывает в мусорную корзину: он знает, что наутро старушки проснутся заново перемешанными (теперь седенькая с букольками будет Анной, а плачущая Ида проснется старушкой по имени Мармла, обожающей фиалки, игру на ирландском свистке и дешевый мистицизм), пропавшая Эмма неожиданно вернется домой (все решат, что она вернулась ночью, на самом же деле Эммой в собственной же постели проснется вчерашняя Цесла), но на этот раз подружки недосчитаются Эльзы, самой тихой и доброй из них.
Эмма, Мармла, Эльза, Цесла, Ида и Анна. Все листы тетради расчерчены на шесть узеньких вертикальных полос. Ээ считает, что старушки сошли с ума. Старушки уже давно живут в этой квартире впятером - три из них, как ему помнится, друг другу кузины, еще две - чьи-то стародавние подруги, возможно, когда-то забежавшие на чай побалагурить; остаться в гостях навсегда - обычное дело в таком возрасте. Держатся они прекрасно: пекут пироги, слушают радиоприемник и смотрят по телевизору передачи о животных и черно-белые фильмы про инопланетян, иногда высаживают в садике около дома цветы или поливают деревья, отлично варят кофе и очень тепло относятся к Ээ. Они интеллигентны, они не расспрашивают его, почему он живет один и был ли он когда-нибудь раньше не один; с ними можно побеседовать о Боге или о книгах Достоевского, что для Ээ по сути одно и то же; они прекрасно следят за собой и деланно хихикают от неповоротливых комплиментов Ээ. Они ему очень нравятся. Возможно, он ценит их дружбу даже больше еженедельных выездов на рыбалку с сотрудниками. Тем не менее старушки сошли с ума.
Потому что их iпятероi, а они думают, что их шестеро.
И несмотря на их практически ежеутренний обмен ролями, именами и даже функциями (лимонный пирог авторства Эльзы в образе худышки с буклями ничем не уступает лимонному пирогу Эльзы-следующего-дня, толстенькой плаксивой брюнетки, которой раньше была, допустим, Ида), они обладают фиксированными именами: Ээ видел, как они ходят получать пенсию, у каждой есть свой собственный паспорт с именем. Или они ими меняются? 'Покажите мне паспорт пропавшей Иды', - говорит он невыносимо звонким апрельским утром, размешивая в кофе густую, гигантскую каплю малинового меда, наваренного свежепропавшей утренней жертвой, как мы теперь понимаем, на прощание, из своего скорбного чувства предвидения и некоего количества цветов и ягод. 'Она ушла с паспортом', - поджимает накрашенные гуашью губы вздорная, задумчивая Эльза, на этой неделе живущая исключительно телесериалами (гуашь осталась со вчерашнего вечера, когда все пятеро - ох, простите, милые подруги мои, - шестеро, шестеро, шестеро, шестеро, шестеро, шестеро - играли в театр и показывали осоловевшему от круглосуточной весенней рыбалки Ээ какие-то надуманные батальные сцены из, уверяли они, Шекспира). Если уж человеку суждено пропасть, думает про себя Мармла, то он пропадает вместе с паспортом, какая
