думай о нем. — Он за операцию отвечает.
Андреев быстро и как бы нехотя пожал мою руку. Черты лица у него были суровыми, острыми: острые скулы, острый подбородок, перебитый нос с острым кончиком, прижатые к черепу уши, очень короткая стрижка и даже взгляд — острый, колючий, недоверчивый.
— Значит, ты поедешь, — сказал Андреев, критически меня осматривая. Говорил он тихо и отрывисто.
— Так точно, — промямлил я, немного сбитый с толку такой неприветливой встречей. Я ему не понравился — это было ясно. Можно было успокоить себя мыслью, что этому человеку, скорее всего, вообще никто не нравился.
— Давай, Варшавский, — махнул рукой Андреев и откинулся на спинку стула.
— Значит, так, товарищ Вейхштейн, — сказал Варшавский, вставая и прокашливаясь. — В связи с важностью возложенного на вас задания, приказом наркома внутренних дел, товарища Берии, вам присваивается внеочередное специальное звание капитана НКВД.
Я чуть было не упал там, где стоял — хорошо, стульев рядом не было. Варшавский быстро пожал мне руку, можно сказать, удержал на ногах. Затем он достал из кармана маленький бумажный сверток и передал мне.
— Капитанские шпалы. Прикрепите к петлицам немедленно после собрания.
— Приказом звание тебе дается с первого июня, так что разницу в жаловании жене доплатят. Жена есть? — спросил Андреев.
— Никак нет…
— Ну, значит родителям. Ладно, не тушуйся ты так.
Андреев легко вскочил на ноги и хлопнул меня по плечу ладонью. Рука у него тяжелая была.
— Тебе уверенность в себе нужна будет в первую очередь. Ты там людьми станешь командовать, проблемы решать сложные. Ты вообще с людьми работал?
— Ну, бывало в наряде с сержантами патрулировали.
— Негусто. А по людям стрелял?
— Не знаю… В темноте палил зимой, а куда — черт его знает. Не попадал, это точно.
— Возможно, этому тоже придется учиться. Даже вероятно. И очень плохо, что ты едешь туда, не зная этих азов, Вейхштейн. Но — таков приказ, понимаешь? Я тебе сразу скажу, что перспективы у этой операции очень туманные. Фашист давит, положение нашей страны серьезное. Мы победим, тут я нисколько не сомневаюсь, но вот когда… Долгая еще будет война. Неизвестно, когда можно будет организовать другую серьезную экспедицию в те места. Продержаться до тех пор… Мало кто верит, что удастся, но попытаться стоит. Понимаешь, к чему я?
Кажется, он хотел намекнуть, что ввиду бесперспективности задачи посылают наименее ценного человека. Варшавский начал прочищать горло, так что Андреев с волчьей усмешкой на тонких губах обернулся.
— Что, Кирилл, неправильно беседу веду? Но так надо. Его впереди много трудностей ждет, значит, надо заранее бросить его в бурлящую воду, пока есть возможность осознать, привыкнуть, подготовиться — хотя бы морально. Потом поздно будет.
— Мне кажется, товарищ полковник, вы слишком уже сгущаете краски…
— Я этого не умею, майор. Я всегда и всем говорю то, что есть, — отрезал Андреев. — Ну ладно, это все лирика. Факт в том, что у тебя, на самом деле, одна задача, юноша. Охрана разработок, консервация, оценка перспектив на будущее — это все хорошо, но это только красивые слова. Главное в том, что там ждет отправки последняя партия алмазов, которые не успели вывезти и которые очень нужны стране. Второй товарищ, который с тобой летел, на самом деле там еще и как эксперт нужен, чтобы заключение дать. Есть опасение, что кое-какие деятели там могли подменить алмазы на стекло, или как там это делается. Самая главная задача — чтобы алмазы в целости и сохранности были погружены на подводную лодку и отправлены в СССР. Остальное — так, мишура.
— Вот, собственно, для этого мы сюда тебя вызвали, — подытожил Варшавский. — Это не подлежит разглашению, само собой.
— А как же… Как же там все до меня было? Кто работал? — спросил я, сам удивляясь своей смелости и прыти. Надо же, голос еще есть, после таких-то новостей! Похоже, я стал потихоньку привыкать к потрясениям.
— Был там такой майор Денисов, — ответил Андреев, покачав головой. — Толковый парень, но с отрицательной характеристикой. Можно сказать, из-за нее туда угодил. К бабам слишком неравнодушен. Думали, там это неважно — не угадали. Связался он с местными женщинами и что-то не так, видно, сделал. Там ведь дикари живут, представляешь? Отравили его, или горло перерезали, мы точно не знаем. Я больше скажу: мы вообще ничего не знаем, потому что уже чуть ли не год, как весточек не было. Может, там и нет уже ничего. Радио не работает, пароход, который с ними работал, немцы потопили со всем экипажем. В том году, в августе, в наше посольство в Лондоне письмо шифрованное принес моряк один. Как оно к нему попало, кто он сам такой — не знаем. Писал научный сотрудник по фамилии Прохоров, который на объекте главным был. Сам он при смерти, Денисов уже помер. Все плохо, алмазы не успели вывезти, война началась. У нас уже в Ленинграде пароход стоял, готовый туда идти, на 25 июня отбытие было запланировано. А потом покатилось все кувырком!
Андреев говорил, вперившись невидящим взором в темный угол комнаты. Закончив, он некоторое время сидел молча и неподвижно, потом резко встрепенулся, подхватил шляпу и вышел. Варшавский поглядел ему вослед и повернулся ко мне.
— Вы близко к сердцу его слова не воспринимайте, Владимир. Он на самом деле очень уж все в черном цвете изобразил. Аркадий Семенович с людьми быть мягким не умеет, у него главная задача в обратном. Он ведь полжизни с врагами народа борется, а это работа ох какая нелегкая… Я вам больше скажу: он сам хотел в Анголу плыть, но начальство не позволило. Вот он и нервничает ко всему прочему.
Я тупо кивал, ощупывая в кармане маленькие металлические прямоугольнички с усиками. Капитан, значит. С ума сойти.
После мы прошли в общий зал, где Андреев уже взгромоздился на маленькой выносной трибуне. Перед ним сидели несколько человек: Вершинин, какой-то человек в гражданском костюме с криво повязанным галстуком и несколько военных моряков. Я в их званиях не разбирался — у них петлиц не было, только нашивки на рукавах, желтые и белые полосы и звездочки. Мы с Варшавским присели рядом и стали слушать.
— В основном с операцией в рамках своих обязанностей присутствующие ознакомлены, — рубил свои фразы Андреев. При этом он не забывал озирать всех своим колючим взглядом. — Лодка почти закончила переоборудование на верфи имени Ленина. Товарищ Овчинников подтвердил, что все будет готово в срок.
Человек в костюме привстал, и что-то забормотал, кивая и озираясь. Мы с Вершининым на него посмотрели, а остальные даже не шелохнулись.
— Лодка — подводный минный заградитель тринадцатой серии. Минные устройства у нее убрали, чтобы увеличить запас топлива. Плыть придется очень далеко.
— У лодки предел дальности — двенадцать тысяч миль, — сказал, не вставая, один из моряков. — До Анголы по грубым прикидкам тоже двенадцать, а то и больше. Если туда и обратно, выйдет двадцать четыре. Тут всю лодку надо в одну большую топливную цистерну превращать!
— Это вопрос серьезный, но он решается, — ответил Андреев, вперив взор в недовольного капитана. — Пароход 'Микоян', работавший в Персидском заливе, послан в Австралию, где примет на борт солярку в бочки и выйдет на рандеву с вами в условленной точке. Произведет заправку, затем вернется в Австралию, примет еще горючего и снова будет вас ждать для заправки на обратном пути.
— И как заправляться? В открытом море, что ли? — опять высказался тот же самый моряк.
— Да. По сведениям разведки, немецкие подводные лодки с сорокового года заправляются в море, с танкеров. Если фашистские пираты могут, советские моряки тем более должны суметь!
Моряки недовольно зашушукались, но Андреев, видимо, решил не обращать на них внимания.
— Лодка пойдет частично разоруженной. Будет принят уменьшенный боезапас для орудий, торпеды
