Наверное, мне нужно было обрадоваться, но сил на эмоции уже просто не было. Потом, надеюсь, я смогу снова радоваться и огорчаться, но сейчас… сейчас внутри у меня словно воцарилась гулкая пустота. То же самое, похоже, чувствовал и Данилов: во всяком случае, ни у него, ни у меня не было никакого настроя говорить. Впрочем, обязанности распределились как-то сами собой, и никакой заметной нужды в долгих диалогах не возникало.
— Очнулся? — вот и все, что я сказал.
Вейхштейн только глазами хлопнул. Ему тоже было не до разговоров.
— Голова не болит? Не тошнит?
Если у него сотрясение мозга — то дело дрянь. Это, пожалуй, было единственное, чего я опасался. Володька здорово приложился головой, и хотя характерной бледности я не замечал, дело могло повернуться по-всякому.
— Нет, — просипел Вейхштейн, разлепив ссохшиеся губы.
Хоть в чем-то повезло.
Послышался треск — Данилов оторвал второй рукав от своей куртки, и бросил Вейхштейну.
— Обвяжите голову, товарищ капитан. Неровен час, солнечный удар будет… И это… Рыба готова, в общем. Поедим, да двигаться пора.
Двадцать минут спустя, забросав костер песком, мы скрылись в прибрежных зарослях. Теперь все зависело от того, сможем ли мы отыскать советский алмазный прииск.
Наш путь лежал на юго-восток, вглубь материка.
Уж не знаю, что тому виной — все та же опустошенность, или нечто иное, но Африка пока меня разочаровывала. За те несколько часов, что мы были в пути, нам так и не попалось ничего примечательного.
'В Африке жирафы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы…', повторил я про себя строчку из Чуковского, которого как-то читал соседской малышне. Ага, как же. Ничего подобного. Только раз мы видели маленькое стадо антилоп (ну то есть это мы думали, что это антилопы), неторопливо шедшее к югу, а в остальное время вокруг нас простиралась заросшая высокой желто-зеленой травой холмистая степь. Ну то есть саванна, по которой довольно щедро были разбросаны островки леса — этакие маленькие рощицы в десяток-полтора деревьев с разлапистыми ветвями, словно тающие в горячем воздухе, в ослепительных солнечных лучах. И никакого движения, только маленький крестик — орел или гриф — кружит в бездонном небе. Словом, ничего похожего на приключенческие романы, герои которых едва ли не каждые полчаса спасаются от львов и гепардов, истребляют легионы крокодилов и страшно ядовитых змей, да не жалея патронов, палят из 'ли-энфильдов' по слонам и носорогам. Но по поводу отсутствия живности мы не очень-то и переживали, потому как ничего кроме сложностей, встреча со слоном или львом доставить не могла, а вот как раз сложностей нам сейчас хотелось меньше всего.
Впрочем, гораздо больше мы опасались не животных, а людей. В конце концов, зверь не побежит доносить португальцам, что в округе появились три чужака в изодранной одежде и с автоматами, а человек на подобное вполне способен. Конечно, местные наверняка стонут под игом португальских колонизаторов, но… Стонут-то они стонут, однако наверняка есть и такие, кому колонизаторы по душе. Даже у нас — у нас, в первом государстве рабочих и крестьян, после 25 лет Советской власти! — на оккупированных территориях есть всякие выродки, пошедшие в услужение к немцам — всякие старосты да полицаи. Что уж там говорить про несознательных африканцев…
Короче, рисковать было совершенно ни к чему. Поэтому мы условились, что как только заметим человека — неважно, белые это будут, или негры — мы первым делом падаем в траву, и затаиваемся. Ну а уж потом будем действовать по обстановке.
К счастью, пока оправдывались слова Стерлигова, сказанные им в Москве несколько месяцев назад — мол, хоть и близко прииск от населенных мест, а глушь тут небывалая, и местные сюда не суются. Впрочем, мы все равно старательно таращились по сторонам, выглядывая потенциальную угрозу. В пути не разговаривали — любая беседа неминуемо свелась бы к катастрофе с лодкой, а сыпать соль на раны никому не хотелось. И все же я не мог не заметить, что мои спутники ведут себя по-разному: Данилов был хоть и хмур, но невозмутим, а вот Володька был чернее тучи. Иногда тяжело вздыхал, иногда что-то бормотал вполголоса, словно спорил сам с собой, успевая при этом смотреть по сторонам не в пример больше меня или Данилова. Вот только как-то странно он себя вел: вздрагивал, заслышав вскрик какой-нибудь птицы (вот птиц тут, в отличие от зверей, была масса, но увидеть их было непросто, потому как они укрывались — от жары, наверное — в кронах деревьев), и даже автомат нес не на плече, а постоянно перекладывал его из одной руки в другую. Да еще и курит часто: сразу видно, что нервничает.
Признаться, меня это вовсе не радовало. Я еще во время перелета до Камчатки понял, что Володька немного… ну, слишком опаслив, что ли. Впрочем, нет, это не совсем верно. Он обычный человек — такой может прожить всю жизнь, не попадая в сложные ситуации, и быть в глазах окружающих не просто хорошим парнем, но и настоящим другом. Всяких успехов даже добьется — Шекспира там всего изучит, или целую кучу самых разных языков. Вот только когда дело дойдет до чего-то серьезного… Даже в наших беседах, когда я ему рассказывал про геологические экспедиции, я не замечал в его глазах того интереса, на который надеялся. Казалось, что ему гораздо больше по душе тихая домашняя гавань и устроенный быт, чем возможность сделать что-то действительно необычное. Что тому причиной? Не знаю…
Осознавать это было неприятно, и я даже думал, что мне это поначалу просто почудилось — мало ли как можно ошибиться насчет человека — но… Но потом я получил еще несколько аргументов в пользу своего мнения. Да что там: вот сегодня утром на берегу, когда самолет, врезавший бомбами по 'Л-16', делал новый заход, Володька, говоря словами из старых книжек, 'бежал в страхе'. Конечно, само по себе это ничего не значит, на его месте всякий бы побежал, но собранные все вместе, этот и подобные ему факты просто не позволяют не обращать на себя внимания… Впрочем, раз все обстоит именно так, значит главная задача — не допустить ситуации, в которой Володька останется один на один с врагом. И тогда все получится. Во всяком случае, мне хотелось в это верить.
Час проходил за часом, мы шагали как заведенные: впереди я, за мной Вейхштейн, замыкающим Данилов. Только один раз, остановившись на четверть часа, съели по рыбешке из сделанного запаса, и похлебали воды из фляжек. По правую руку саванна, по левую — река. Близ нее растительность быстро густела: оно и понятно, кусты да деревья воду и у нас любят, а уж в Африке в особенности…
Ночь обрушилась внезапно. Вот только что, всего несколько минут назад солнце окрашивало кармином небо на западе, и наши тени тянулись далеко вперед и вправо, и вдруг наступила темнота: словно на театральных декорациях кто-то опустил темно-синий полог, густо испещренный серебряными россыпями звезд.
Идти в темноте было совершенно невозможно, да и устали мы здорово, поэтому предложение Вейхштейна остановиться на ночлег в ближайшей рощице было принято единогласно — да что там, он просто опередил с этим предложением меня и Данилова на несколько секунд.
Расположиться решили у подножия баобаба: этот исполин высился в самом центре рощицы, окруженный десятком деревьев помельче. Отдышавшись — минут десять мы сидели на земле, привалившись спинами к стволу баобаба — мы взялись за обустройство ночлега.
От баобаба Данилов пришел в восторг.
— Не, это ж надо, какое здоровенное дерево! Поди, неделю его всемером пилить надо, и еще останется… Зато как напилишь — на всю зиму хватит печку гонять и баню топить. Ух, и здоровое! А запах какой… Будто духами политое!
В самом деле — с ветвей баобаба свисали крупные белые цветки, круглые и мохнатые. Я смутно припоминал, что с этими цветками связано что-то не совсем обычное, но что именно? Впрочем, думать о цветках баобаба было некогда, хватало и других забот.
Чтобы не рисковать, и скрыть костер от чужих глаз, огонь решили развести в ямке, благо их возле корней баобаба было несколько. Правда, сухих веток рядом набралось всего ничего.
— Сейчас дрова притащу, — сказал Данилов. — Тут неподалеку видел упавшее деревце. Совсем высохло…
— Автомат возьми, — сказал ему Вейхштейн.
— А-а, — махнул рукой Данилов. — Ни к чему. Здесь два шага всего…
