— Душе моя, душе моя, восстани, что спиши, конец приближается, и нужда ти молвити; воспряни убо, да пощадит тебе Христос Бог. Иже везде сый и вся исполняли, — заканчивает Мелис Жумакеев и встаёт рядом с Разоком.
Затем все трое раскидывают руки крестом и падают, расправляя крылья, с края вниз, или вверх, или куда угодно, но прочь от Солнца, которое отсюда не больше бельма на воробьином глазу.
Ермак Тимофеевич
— Рассказать хорошую историю, сайиб, — сказал конь, — не то же самое, что построить по камушку большую башню, так только Бога гневить, если мне будет позволено. Рассказать хорошую историю — это как если высморкаться и обнаружить в носовом платке морского конька, глазной хрусталик, лист клёна, перья, керамику, злаки, часовой песок и вулканический пепел.
Ермак Тимофеевич цыкнул зубом, высморкался и уставился в горсть.
— Перья, значит, — сказал он немного погодя. — Ага. А где ты видел носовой платок, любопытно было бы узнать?
— Мой предок ходил под Салах ад Дином, — сказал конь. — У нас, небесных коней, наследственная память, сайиб. Салах был курд, но в целом весьма изысканных манер господин. Никогда не ел руками, не рыгал за столом, велел читать себе стихи и скакал только на кровных конях, если мне будет позволено.
— Ходил, ходил, а потом вернулся размножаться в Фергану, я правильно понял? Или прислал тебя маме по почте?
— Если будет угодно сайибу.
Ермак Тимофеевич многозначительно потряс рукой в воздухе.
— К вечеру я хочу видеть Иртыш, слышишь ты, травяной мешок? Пшёл!
— Товба, товба…
— Пшёл!
Оливковые, ореховые и пастельные человечки, стряхнутые Ермаком Тимофеевичем на снег, некоторое время беспорядочно метались туда-сюда, палили из автоматов, занимали круговую оборону, пускали сигнальные ракеты и что-то передавали по рации, но вскоре совершенно закаменели на морозе и потеряли способность двигаться.
А ночью пошёл снег.
Богоформа
Ничего смешного в ней, в Богоформе (Urbis Dei) короля Теодориха, конечно, не было. Она представляла из себя шар чуть меньше футбольного мяча, обтянутый чёрным пупырчатым материалом, как если бы небольшой арбуз засунули в кирзовое голенище. При нажатии на определенную точку сектор сферы — приблизительно с четвертушку — проворачивался и отъезжал внутрь, на манер забрала гагаринского шлема, открывая потаённое пространство. Что именно находилось там, внутри, мы не знаем, хотя некоторые авторы (Григорий Турский, например) сообщали, что это были знаки готского алфавита, горящие огнём во тьме. Но это вряд ли.
Как артефакт попал в руки Амала, доподлинно неизвестно. Известно, однако, что он довольно долго странствовал во владениях Аварского Каганата, в Паннонии. Учитывая это обстоятельство, а так же тот факт, что сам Теодорих исповедовал арианскую ересь, вряд ли можно сомневаться, что происхождение Urbis Dei уж никак не божественное.
В тот год, когда по всей Италии гуляла чума, а по рекам к морю плыло великое множество змей, и в том числе драконы необычайной красоты, Теодорих Амал заявился в Равенну один, одетый в рваную хламиду и крепко под градусом. Под мышкой у него покоилась Богоформа. Никем не остановленный, он проследовал прямо во дворец и предстал перед троном узурпатора Одоакра. Здесь он остановился, глупо хихикая, подбрасывая Богоформу в воздух и неловко ловя её. Одоакр, человек простодушный и неискушённый в этикете, в изумлении вскочил на ноги, и зря — Теодорих перестал жонглировать своим шаром, раскрыл его и сунул Одоакру под нос. Тот заглянул в глубину и завращался. Неодолимая сила закрутила его по часовой стрелке, из-под кованых калиг полетела мраморная крошка. Не прошло и нескольких секунд, как он исчез из виду, пробуровив, на манер огромного винта, пол, фундамент и песчаную подушку и погрузившись в подпочвенные слои.
Одновременно, в силу закона рычага, сидящего в противоположном конце зала низложенного Одоакром императора Ромула Августула закрутило против часовой стрелки и швырнуло через кровлю в небеса. Покуда могучий варвар Одоакр, сцепив зубы, двигался к центру земли и вперёд вдоль оси времени, изумлённый Ромул, тщедушный подросток с куриным лицом, уносился по идеальной баллистической дуге на юг и в прошлое в целом облаке черепичной крошки.
Хотя скорость Одоакра равнялась 56 м/с, в силу временного сдвига перемещение его описывается довольно сложной формулой, приводить которую здесь нет нужды, достаточно сказать, что в этот самый момент он как раз миновал границу ядра и теперь по праву может считаться самым богатым человеком на Земле, поскольку ядро состоит сплошь из платины.
Ромул же Августул, обрушившись на берег жёлтого и нехорошо пахнущего Тибра, распался на Ромула, авгуров, стулья, систолу, фистулу, гусей, авгит, авгитит, авгелит и множество других культурных ценностей. Вокруг уже собирались простодушные квириты. Так начался Рим.
Таким образом, мы ничего не знаем о Великой Этрурии, Вечной Вейянской Империи, зато много чего — об империи Римской. И это очень жаль, поскольку этруски произошли от древних русских, а римляне — от древних укров, чему есть убедительное доказательство в лице «Энеиды» Котляревского.
А виной всему — Urbis Dei Теодориха Амала. И ничего смешного тут нет.
Высшая справедливость, однако, состоит в том, что нынче Теодорих находится как раз в той точке пространства, куда не более чем через 562 года прибудет его друг Одоакр.
Рой Аксенов
Пресные воды
…у меня зародилось странное желание последовать за ними и тоже вести порочный образ жизни.
На станции Старое Место, в трех милях от железной дороги, жил, разумеется, сказочник. В каменном доме, у реки, над обрывистым берегом, устроенным так, чтобы снизу текли волнующиеся воды, а сверху — переменчивые облака.
Сказочник давно уже был в творческом отпуске: творчество отпустило его, и тщетно ждало возвращения.
(В конце концов сказочник к творчеству вернулся — но то был другой сказочник, не имеющий никакого отношения к обитателю Старого Места. Что у них там дальше происходило — неизвестно, неинтересно, да и сами они — другой сказочник и творчество — лучше о том расскажут.)
