несколько палаток, фляги с моржовым маслом, солонину, строганину и вяленую оленину. Вторая экспедиция достаёт шанцевые инструменты и начинает процарапывать на твёрдой поверхности весь этот список, помечая, сколько дней чужие вещи в её пользовании. И вот вторая экспедиция писала этот скорбный список, потому что список чужих вещей, которые необходимо потом отдать, всегда скорбен и уныл. Потом начальник экспедиции визировал всё это своим именным кавказским кинжалом, подарком Вождя к благополучному возвращению из прошлого путешествия. А его малолетний сын в углу оставлял памятную характеристику своей мачехи 'Марья Ивана — сука', начальник особого отела специальных путешествий тайком рисовал несколько крестиков — по числу уничтоженных шпионов, политический руководитель оставлял ненужный донос 'Соколов — предатель', а механик, узнавший о доступности судовой буфетчицы, сообщал мирозданию, что Катя дала старпому, механику и всем-всем-всем. Потом на остров прибывала иностранная экспедиция и ватники с полушубками сменялись хрустящим на морозе капроном. Иностранные путешественники разжигали примусы и разворачивали радиостанцию, рассказывая о своих впечатлениях между делом упоминая грибные бульонные кубики, которые помогли им достигнуть шишки на ровном месте, иначе называемой 'пуп земли', специальная машина высекала на алмазной поверхности острова название этих кубиков, но вот уже на берег высаживалась молодежная банда, с цирковыми приспособлениями для рок-концерта. Они писали что-то поверх имени бульона и имени кубиков, и в конце концов большинство букв становились неразличимыми. Рокеры отплывали, отпихиваясь от берега электрогитарами, на их место приходили влюблённые парочки, школьная экскурсия, предсмертный круиз пенсионеров, гуманитарное путешествие слабослышащих, после кораблекрушения на берег выкидывало труппу лилипутов, и история, наконец, возвращалась. Лилипуты жили на острове, ожидая, когда за ними приедут гулливеры. В этом ожидании они писали свои записки на твёрдой поверхности, а гулливеры, достигнув острова, меняли лилипутов на несколько сообщений о собственной жизни.
Поэтому на острове близ шишки на ровном месте, как в машине Лиувилля, были представлены все слова, все фразы и все сочетания — на всех языках мира.
Мы провели несколько часов, разглядывая удивительные переплетения разнообразных буковок. И Носоглоточный Храповицкий ещё раз доказал зоркость своих глаз. Он обнаружил надпись следующего содержания 'Слыхали Пустой звук, а потом поедем смотреть Золотого Сруна. Догоняйте, друзья. Дима, Ваня, Алёша. 1881'.
Мы восприняли это как руководство к действию. Непонятно только было, где найти пустой звук.
'Алко' неутомимо пробирался вперёд, карабкался на крутые волны и падал в водяные пропасти.
Да уж, мы сильно изменились во время нашего путешествия — например, боцман Наливайко перестал бриться, а я, наоборот, начал.
Всадница без Головы всё реже теряла голову. Конь её давно не валялся, и на одном из встречных островов был подарен индийскому принцу. Тот долго смотрел дарёному коню в зубы, плевался, лопотал что-то, но подарок принял.
Однажды ночью я вышел на палубу. Надо сказать, что мы все стали очень странно спать — половина команды спала в обнимку, некоторые спали под мышкой, другие насмарку. Я же мучался бессонницей. У нашей зенитной пушки я увидел огонёк сигареты.
Это был Кондратий Рылеев. Мы помолчали дружески часа полтора. Вдруг Рылеев сказал:
— Эге! — и уставился в черноту ночи.
Я уставился туда же.
— Знаешь кто это? — спросил Рылеев совершенно риторически. — Это 'Ползучий Нидерландец', корабль, который принадлежал раньше Брэнду Фоккевульфу, что ходил под парусами даже ночью, за тридцать три месяца от Батавии до Амстердама. Потом 'Ползучего Голландца' купил путешественник Ван Страатен и с доброй надеждой задул в мыс Горн. Но спонсорами путешественника была сталелитейная компания и они ему склепали паруса из железа. И вот, поскольку их спустить нельзя, они до сих пор плавают по морям и по волнам.
Я вздохнул. Мне было жалко нидерландцев.
Между тем, нидерландец приблизился к нам и пошёл борт в борт. Прямо напротив нас на его палубе, рядом с огромными бочками, сидел маленький человек в комбинезоне. Нос его был красен, а борода — седа.
— Я конопатчик Абрам Клабаутерманн. В бурю сижу на мачте. А сяду на рею — жди беды.
По палубе, впрочем, сновали и другие члены экипажа, но они не обращали на нас никакого внимания.
— Да, есть в этом некоторая неловкость, — согласились мы. Наконец, нам надоело перекрикиваться, и достав бутылку рома, мы полезли в гости. Носоглоточный Храповицкий, что нёс собачью вахту, посмотрел на это неодобрительно, но ничего не сказал.
Два корабля шли вровень, полная Луна путалась в снастях то одного, то другого. Конопатчик рассказывал нам матросские байки про 'Ноев ковчег' и «Титаник». И нам начало отчего-то казаться, что лучи нашей судьбы уже начинают собираться в фокус. Мы с Рылеевым думали, что матросы чужого корабля сделают нам замечание. Но, эти непостижимые люди, погруженные в размышления, смысл которых мы не могли разгадать, проходили мимо. Прятаться от них было в высшей степени бессмысленно, ибо они упорно не желали видеть нас.
Вдруг он шикнул на нас. На палубе появился чужой капитан в широкополой ковбойской шляпе. На нём был широкий рваный цирлих, подпоясанный широким ремнём. На ремне, в жёлтой кобуре, болтался манирлих. Отчего-то стало понятно, что он нам не будет особенно рад.
Так и выходило.
— Вы нашего капитана не трогайте, у него жена утонула, — предупредил Клабаутерманн.
— Надо спрятаться, — согласился Кондратий Рылеев.
Конопатчик с этим согласился и побежал куда-то по своим делам.
— А что ж не спрятаться, давайте спрячемся, — сказал и я. Едва успели мы начать подыскивать себе убежища, как звук шагов рядом заставил нас ими воспользоваться.
— Я, пожалуй, как советуют книги, спрячусь в этой бочке, — решил Рылеев и полез в бочку из-под яблок.
Мне досталась бочка из-под солёных огурцов. Дух в ней стоял тяжёлый, и было довольно сыро.
Рылееву повезло больше — бочка у него была уютная, и он тут же забормотал:
— Для того, чтобы услышать что-нибудь интересное, нужно хорошенько спрятаться.
Я совершенно не понимал, что мы тут можем услышать, и, к тому же, меня тревожило другое обстоятельство. Ну, как сейчас отвернёт Храповицкий с курса, и будем мы с местной нидерландской командой по гроб жизни общаться. Мимо моего укрытия тихой, нетвердой поступью прошел капитан. Лица его я разглядеть не мог, но имел возможность составить себе общее представление об его внешности, которая свидетельствовала о весьма преклонном возрасте и крайней немощи. Колени его сгибались под тяжестью лет, и все его тело дрожало под этим непосильным бременем. Слабым, прерывистым голосом бормоча что-то на неизвестном мне языке, он подошёл к палубному ларю, где были свалены в кучу какие-то диковинные инструменты и полуистлевшие морские карты. Вся его манера являла собою смесь капризной суетливости впавшего в детство старика и величавого достоинства бога.
— Главное, прислушаться. А там наверняка что-нибудь будет. Мы узнаем страшные тайны… Ну, или какие-нибудь не очень страшные тайны. Так в книгах пишут: если залез в бочку на палубе, то это обязательно произойдёт, — говорил образованный Кондратий Рылеев.
— Кондратий, а как вы к нечистой силе относитесь? — спросил я громким шепотом.
— Никак не отношусь. Что я, висельник какой?
— Не в этом дело. Вот на кораблях ведь тоже корабельные привидения есть, делу не полезные, а имуществу и личному составу очень даже вредные. Вон адмирал Ушаков на всех судах эскадры сам кадилом махал.
— Это совершенно не важно, — перебил меня Кондратий Рылеев. — Я слышу Пустой Звук.
Я высунул голову из бочки.
Чужой капитан, одетый в дурацкий затрапезный цирлих, запрокинув голову, тихо выл на луну.
Мы ждали Пустого Звука, и вот он пришёл. Никто из нас не знал, каков он на слух, но тут мы сразу
