голубой огонёк.
— Хочешь, подарю?
Но Миша молча отвёл папину руку с пистолетиком:
— А я-то думал, что ты насовсем… насовсем приехал…
Он сполз со стула и подошёл к окну.
Внизу, у памятника Тимирязеву, играли дети. Малыш в синих штанишках сыпал себе на макушку песок и заливисто смеялся. Маленькие девочки играли в «каравай». Девочки постарше прыгали через верёвочку.
Всё было, как всегда. Но Мише казалось, будто кругом всё потемнело. Он лёг на диван и уткнулся носом в щель между сиденьем и спинкой. Папа подошёл к нему:
— Мишук, ну, не надо так… Нехорошо! Ведь мы с тобой мужчины всё-таки!
— Мужчины! — Миша повернулся к папе и строго спросил: —А почему ты сразу не сказал, что на два дня, почему?
Папа снова щёлкнул пистолетиком, раскурил погасшую трубку, выдул дым:
— Мм… Не хотел огорчать раньше времени.
— Не хотел… — Миша исподлобья посмотрел на папу. — А мама знает, что на два дня?
— Знает…
Миша насупился:
— Всё равно я тебя не отпущу!
Папа сел на диван рядом с Мишей, положил руку на его плечо:
— Погоди, Мишук! Давай разберёмся. Зачем так говорить: «Не отпущу, не отпущу». Нехорошо! Ты сам посуди: а я разве не хочу с тобой побыть, как ты думаешь? Неужели я за три года не соскучился по тебе, по маме, по Москве?
— Вот и оставайся!
— Ишь ты какой! «Оставайся»! Ведь я на службе, Мишук. А служба? Ого, брат, великое дело — служба! Ты только вслушайся в эти слова: «Служу Родине!» Ведь вот вы, тимуровцы, ведь вы тоже, по- своему, помогаете Родине, верно?
— Помогаем, — хмуро отозвался Миша.
— Видишь! И вдруг я, начальник госпиталя, майор медицинской службы, возьму и брошу своих врачей, товарищей, раненых, санитаров… Хорошо это будет, а? Как по-твоему?
Миша молча водил пальцем по шерстистой спинке дивана:
— А я… А я…
Тут вошла мама с горячим чайником. Папа нагнулся к Мише и легонько ухватил его за чёлку:
— Да ты, брат, упрямец, оказывается. Пошли пить чаёк-кипяток, а то мне в наркомат пора. Пошли!
Он взял Мишу за руку, подвёл к столу, усадил рядом с собой, и все стали пить «чаёк-кипяток» с твёрдым синеватым сахаром, который папа привёз с собой в полотняном мешочке.
Глава шестая
ДОБРАЯ СИЛА
Напрасно мама утешала Мишу:
— Как тебе не стыдно! Надо радоваться, что нам удалось повидаться с папой, а ты: «Ах, на два дня, не хочу на два дня!» Нехорошо это, вот что я тебе скажу.
Миша ковыряет штукатурку в стене. Конечно, он понимает, что папа не может ради него остаться дома. Особенно сейчас, когда война. И всё-таки он никак не может примириться с тем, что послезавтра папы не будет.
Послезавтра уже не будет лежать па подоконнике вон та толстая кожаная сумка с окованным ремешком, который вдевается в медное ушко. На спинке стула пе будет висеть гимнастёрка с орденами и погонами. В комнате не будет пахнуть вкусным трубочным табаком.
И, главное, не будет самого папы!..
Миша плохо спал, проснулся чуть свет и стал следить за папой, за каждым его шагом.
Вот папа встал, вот папа умылся, вот папа позавтракал, вот папа надел гимнастёрку, подпоясался широким ремнём с гремящей пряжкой и подошёл к зеркалу.
Миша вскочил:
— Папа, ты куда?
— Что ты вскинулся, Мишук? Я ведь ещё не уезжаю.
— Нет, папа, но ты куда?
— В Наркомздрав, в Аптекоуправление… Ещё кой-куда…
— А можно, я пойду с тобой?
— Что ты, Мишук! Устанешь! Ходьбы хватит на целый день.
— Нет, ничего, папа. Можно?
Папа посмотрел в зеркало на маму. Мама сказала:
— Ладно уж, возьми его, если он тебе не помешает.
Папа сказал:
— Мне Миша никогда не мешает!
Тут Миша вскочил, в два счёта умылся, поел, взял тюбетейку:
— Пошли!
Целый день Миша и папа ходили по разным папиным учреждениям. Иногда они садились на трамвай, иногда спускались в метро, но большей частью шли просто пешком. Папе хотелось полюбоваться на Москву. Ведь он три года не видел её.
А Москва верно была хороша!
Стояло лето, начало августа. Небо было чистое, синее. Вдоль Красной площади победно возвышалась кремлёвская стена. На Спасской башне ярко блестели золотые стрелки и золотой ободок часов. Неподвижно стояли часовые у входа в Мавзолей. Медленно струилась Москва-река мимо гранитной набережной. Огромные, просторные мосты отражались в её спокойной воде.
Папа всё приговаривал:
— Погляди только, какая наша Москва красавица!
Миша оглядывался. Где же — красавица? Москва как Москва. Кремль, дома, машины, люди — всё, как всегда.
Конечно, Миша привык к Москве. Он здесь родился, прожил десять с половиной лет и других городов не видал.
Иное дело — папа. Много городов повидал папа за последние три года, двигаясь вместе с фронтом, и все они были разбиты, разграблены, сожжены фашистами. И не мудрено, что папе сейчас особенно мила была наша большая приветливая столица.
Когда папа заходил куда-нибудь, Миша терпеливо ждал у входа. Потом он брал папу за руку, и они снова принимались шагать по широким, людным улицам.
О чём только не переговорили они во время этой прогулки! О жизни, о том, кем быть, о войне…
— Папа, а я знаю, почему война, — говорил Миша, стараясь шагать в ногу с папой.
— Да? Интересно, почему же?
— Видишь, папа, нам Лина всё объяснила. Это наша вожатая. Понимаешь, столкнулись две силы. Одна сила злая, чёрная, она хочет всё раздавить, всё уничтожить…
— Понятно, — сказал папа, — это фашисты.
— Ну да! — подхватил Миша. — Но это, папа, ничего, потому что есть другая сила, добрая. Она хочет, чтобы всем народам жилось хорошо, свободно. Это мы — СССР. Правильно, папа?
Папа положил руку на Мишино плечо и привлёк его к себе:
— Я вижу, Лина у вас толковая.
