тьме.
— Если завершится успешно, то да, мадам, — пробормотал Талавера. — Но пока это всё ещё не более как мечты.
На губах королевы заиграла улыбка.
— Мечты? Ему уже говорили об этом прямо в глаза. В вашем присутствии, господин мой архиепископ. Вы помните его ответ? Как вам показалось, граничащий с ересью.
Талавера покраснел, но король вновь поспешил ему на подмогу.
— Архиепископ прав в том, что мы станем посмешищем для всего мира, если поддержим Колона, а его мечты останутся нереализованными.
— Я думаю, что победа над маврами, увенчавшая многолетнюю войну, убережёт нас от этих насмешек. Итак… — Она повернулась к четырём советникам. — Мы поняли, что вы хотели нам сказать. Теперь его величество и я должны принять решение. Вы можете идти.
Принятие решения затянулось надолго. Верность королевы данному слову боролась с нежеланием короля согласиться с условиями Колона. Последний всё это время находился в Санта-Фе, безо всякого удовольствия принимая участие в празднествах победы над маврами.
Наступил февраль, в воздухе запахло весной, и только тогда король и королева смогли нащупать взаимоприемлемый вариант. К Колону послали Талаверу. Королева, поддерживаемая маркизой Мойя, настояла на том, чтобы выйти к мореплавателю со встречным предложением.
Колон получал требуемую десятую долю и титул адмирала до конца своих дней. Но его потомкам не доставалось ничего. Не могло быть и речи о титуле вице-короля.
Более выгодного для Колона решения Талавера, пожалуй, одобрить не мог. Придя в дом Кинтанильи, высокий, худощавый, в простом монашеском одеянии, несмотря на сан архиепископа, ровным бесстрастным голосом он изложил королевское послание.
Колон, стоя перед архиепископом, слушал в пол-уха. Его оскорбило, что их величества после столь долгого ожидания не приняли его во дворце, а направили к нему посыльного.
— Возможно, ваше преподобие забыли сообщить их величествам, что я не откажусь ни от одного моего условия?
Тень улыбки пробежала по липу Талаверы.
— Будьте уверены, я в точности передал им ваши слова.
— Тогда, мой господин, не буду больше отнимать вашего времени. Мне нечего вам сказать.
— Как, сеньор? — вознегодовал архиепископ. — Таков ваш ответ на королевское послание?
— Кажется, вы что-то не так поняли. Это я получил ответ. И исходя из него, считаю для себя необходимым незамедлительно покинуть Испанию.
Кинтанилья поспешил вмешаться.
— Не делайте этого, сеньор Колон. Вы же погубите своё будущее.
Колон рассмеялся.
— Погублю своё будущее? Едва ли. Пострадаю не я — Испания. — Он подошёл к двери, открыл её. — Целую ваши руки, господин мой архиепископ.
Талавера вздрогнул, словно его ударили.
— И это всё, что вы хотели мне сказать?
— Подумайте, — молил Колона Кинтанилья.
— Моё решение неизменно. Человек, готовый оказать Испании такую услугу, не может довольствоваться жалованьем наёмника.
— Благословенны будут смиренные, — с сарказмом процедил Талавера.
— Потому что их можно топтать ногами, — ответил Колон.
На пороге архиепископ задержался, посмотрел Колону прямо в глаза.
— Столь гордый человек, как вы, не придаст, наверное, особого значения мнению бедного монаха. Но я полагаю, что их величества можно будет поздравить с вашим отказом.
— Ваше преподобие неточны в изложении фактов. Отказался не я, а их величества.
— Да пребудет с вами Бог. — И архиепископ вышел из дома.
— Бог пребывает с вашим преподобием, но дьявол всё равно утащит вас в ад, — вторую половину фразы Колон произнёс после того, как за Талаверой закрылась дверь.
Когда Колон вернулся в комнату, Кинтанилья встретил его печальным взглядом.
— Ах, Колон! Так сразу от всего отказаться!
— Удивительная ошибка для их величеств.
— Их ошибка? — изумился Кинтанилья. — Я говорю о вашей глупости!
— Вы полагаете, что у меня нет гордости? Или я не представляю себе, что предлагаю и какую должен получить награду? Неужели я даже не достоин аудиенции и со мной можно разговаривать через посыльного? — Колон кипел от ярости. — Если Господь Бог открыл мне то, что невидимо другим людям, можно ли идти против воли Божьей? Даже подумать об этом — святотатство. Будьте уверены, другие подберут то, что бросили владыки Испании.
Монолог этот поверг Кинтанилью в отчаяние, а Колон, оставив его, отправился к Сантанхелю, чтобы сообщить о своём решении покинуть Испанию.
— Я всегда буду помнить ваше доброе отношение ко мне, дон Луис.
— Куда же вы поедете? — спросил Сантанхель.
Колон гордо вскинул голову.
— Во Францию. Обогатить её дарами, отвергнутыми Испанией.
Сантанхель прошёлся по комнате, обставленной роскошной мавританской мебелью, вывезенной из Гранады.
— Этого нельзя допустить. Неужели вы не можете отказаться хоть от каких-то условий?
— Предлагаемое мною гораздо больше того, что я прошу. Со мной не согласились. Более мне здесь делать нечего.
Сантанхель подошёл к сидящему на диване Колону.
— А Беатрис? — мягко спросил он.
Серые глаза затуманились.
— Ещё одна причина для отъезда.
— Оставленные надежды, — пробормотал Сантанхель.
— Надежды, так и не осуществлённые, лучше оставленных. Последние приносят только боль.
— А разве нет боли в отчаянии? Что ещё в оставленных надеждах? Пока вы в Испании, Беатрис не потеряна навсегда. Вы не должны уезжать. Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы королева ещё раз приняла вас.
— Не хватит ли с меня аудиенций? Отсрочки, затяжки, комиссии, наконец, этот худосочный монах, предлагающий мне жалкую подачку. Я думаю, с меня хватит. — Колон встал. — Я уезжаю в Кордову. Соберу вещи, что остались у Бенсабата, и отправлюсь во Францию.
— Ну подождите хотя бы, пока я не повидаюсь с королевой.
Колон покачал головой.
— Даже ваша просьба не остановит меня. Надоело! Я предлагаю свои услуги, а меня встречают так, будто я прошу милостыню.
Никакие доводы не помогли, и на следующее утро Сантанхель и Кинтанилья стали единственными свидетелями отъезда. Колон не попрощался ни с кем из своих друзей и лишь попросил дона Луиса извиниться за него перед ними.
На глазах Сантанхеля навернулись слёзы, когда Колон исчез в февральском тумане. Только теперь, думая о том, что никогда больше не увидит Колона, Сантанхель понял, сколь сильно привязался он к этому отважному мечтателю. И расставался с ним, как с сыном.
— Бедняга, — тяжело вздохнул казначей Арагона. — Он заслужил лучшей судьбы.
— Возможно. — Кинтанилья тоже сожалел об отъезде Колона. — Но гордость его воздвигает непреодолимые барьеры.
Сантанхель резко повернулся к нему.
— Если бы мы могли видеть то, что видит он, возможно, и наши требования оказались бы ничуть не
