— Понятно. Но подождите, Рогов. А ваши друзья?
— Друзья, — повторил Рогов медленно, словно обдумывая это слово. — У меня их было много.
— Вот те, с кем вы летали.
— С кем летал… Ну, Мак-Манус и Мон — это раз. Они умерли.
— Давно?
— Да; я уж не помню точно когда. Потом выходили другие: Грюнер, Холлис, Семеркин…
— А эти?
— Тоже.
— Так, так, — сказал Говор. Наступила тишина, только едва слышно жужжал кристаллофон, записывающий весь разговор. — Ну, а кого еще вы помните из друзей?
— Пришлось бы долго перечислять, — сказал Рогов.
— Ну да, за столько лет… И все они умерли давно?
— Почти все, — кивнул Рогов. Он помолчал. — Только Тышкевич и Цинис…
— Ну, ну? Что же они?
— Они тоже жили долго.
— Ну сколько же? — Говор потер руки.
— Тышкевич погиб совсем недавно. Он работал на Южной термоцентрали. Что-то там произошло такое…
— Да, помню это событие. Итак, погиб. Сколько ему было?
— Он был года на три или четыре моложе меня. На три, кажется.
— Потрясающе, а, Серегин? — Говор ходил по кабинету, вздымая кулаки. — Значит, ему было тоже двести с лишним! И погиб несколько лет назад! А мы с вами раскатываем по всей солнечной… А второй, как его?
— Цинис? Он погиб раньше, в полете. Он не ушел на Землю. Ему было, помнится, сто шестьдесят… Это было давно. Мы тогда еще скрывали возраст — боялись, что спишут.
— Да, — гневно сказал Говор. — Да! — крикнул он. — Тут и не заметишь, как сойдешь с ума! Погиб. Вы понимаете, Серегин: никто из них не умер своей смертью. Оба погибли! Вы хоть соображаете, о чем это заставляет думать? Ах, если бы вы раньше!..
— Очень просто, — сказал Серегин. — На них не обращали внимания именно потому, что они — Рогов, например, — выглядят людьми средних лет. Конечно, будь у них морщины и борода…
— Это я понимаю. Но они сами не могли же не задуматься!
— Конечно, — сказал Рогов медленно, — мы понимали, что это необычно. Но мало ли каких необычностей насмотрелись мы по ту сторону атмосферы? Обо всем не расскажешь и в двести лет… Нам хотелось летать. А потом стало неудобно…
— Ну да, — сказал Серегин. — Он женился.
— Чепуха, — сказал Говор. — Я вам скажу, в чем дело: они все суеверны, Серегин. И боялись — ну, что мы их сглазим, например. А?
Рогов улыбнулся.
— И вам… не надоело жить?
— Нет, — сказал Рогов. — Мне хочется еще полетать. Только не так далеко. На ближних орбитах. Все-таки в конечном итоге лежать хочется в своей планете.
— «В своей планете»… — пробормотал Говор.
Засунув руки в карманы, он пересек кабинет по диагонали. Локти смешно торчали в стороны. В углу он постоял, опустив голову. Резко повернулся. Снова зашагал — на этот раз быстрее, резко ударяя каблуками.
— Лежать — в своей — планете, — повторил он громко, раздельно. Вытащив руки из карманов, он широко расставил их и резко опустил, хлопнув себя по бедрам.
— В своей планете! — крикнул он. — А? Каково?
В следующий миг он оказался возле пилота и неожиданно сильно ударил его по плечу.
— Этого не обещаю! — сказал он торжественно и помахал ушибленной ладонью. — Насчет своей планеты.
Рогов покосился на него.
— Думаете, не выдержу в рейсе?
— Нет, не это. Но похоже, что вам не суждено лежать в земле.
— Жаль, — сказал Рогов. — Где же?
— Нигде. Жить. Просто жить. Потому что все, что вы тут рассказали, а мы — поверили, чертовски смахивает… На что это смахивает, Серегин?
— На элементарное бессмертие, — сказал Серегин по обыкновению коротко и сухо.
— Да, — торжествующе сказал Говор. — Вот именно.
Во взгляде Говора было такое ликование, словно это именно он, а не кто-нибудь другой обрел бессмертие.
— Но, я вижу, Рогов, вы даже не очень взволнованы? Ничего, это придет позже, а пока продолжим. Отвечайте, где вы это подхватили?
Рогов задумчиво взглянул на свои ладони.
— Ну, быстрее. Надеюсь, там у вас нет шпаргалки? Итак, я имею в виду бессмертие. Когда вы… Ну, когда вы перестали стареть, что ли. Одним словом, когда вы это почувствовали?
Рогов покачал головой.
— Не знаю. Откровенно говоря, я и сейчас ничего не чувствую.
— Абсолютно ничего?
— Чувствую, что все в норме.
— Так, чудесно… Попробуем иначе. Эти два друга — те, которые погибли, — где вы с ними летали?
— Это был многоступенчатый рейс. Он так и называется. Мы были возле трех звезд. Планеты могу перечислить.
— Успеется. И высаживались?
— Само собой.
— И облучались? Вспомните, это очень важно…
Рогов пожал плечами.
— Хватало всего.
— Так… Есть ли подробные дневники экспедиции, журналы?
— Вряд ли они сохранились. Нас ведь потом спасли просто чудом. Корабль погиб. Там были довольно каверзные места, в этом рейсе. Такие хитрые трассы… Очень хорошо, что теперь на такие расстояния ходят в надпространстве.
— А вы не пробовали?
— Я, наверное, консерватор, — сказал Рогов. — Это не по мне. Люблю трехмерное пространство. Выше — для меня чересчур сложно.
— Мы отвлекаемся, — сказал Говор. — Значит, объяснить, где именно с вами произошло это, вы не в состоянии?
Рогов покачал головой.
— Надо повторить этот рейс, — сказал Серегин. — Рогов, вы пошли бы снова по этой многоступенчатой трассе? Без вас мы не восстановим всего.
— Рогов, подумайте! — сказал Говор.
— Пожалуй, я пойду, — ответил пилот.
— Хорошо, хорошо, — сказал Говор. — Но это позже. Вы же понимаете, Серегин: такая экспедиция даже в самом лучшем случае может рассчитывать примерно на один шанс из ста тысяч. Готов спорить, что они облучились — а я уверен, что они облучились чем-то, — не на основной трассе. Вернее всего, было даже не одно облучение. Комплекс их. Сочетание. И вот это сочетание произвело то действие, которое мы пытаемся… Нет, полет — это потом. А в первую очередь мы должны установить, что же за изменения
