– Надо уходить, – сказал Виктор. – Скоро здесь будут ее люди.
– Они мертвы. Я добила всех, кто еще дышал.
– Эти мертвы, – сказал Виктор. – Одна из женщин звонила. Кажется, успела что-то сказать. Через двадцать минут здесь будут все, кто сейчас в ее поселке. Надо уходить.
Он оттолкнулся от перил, сделал шаг, и они оба чуть не упали. Я шагнул к ним, чтобы помочь, но Виктор окрысился на меня:
– Не прикасайся ко мне, ты!
Катя внимательно посмотрела на него, на меня. На то, что было за моей спиной… Прищурилась, пытаясь что-то сообразить.
Сообразить, как все было, не так уж трудно.
И еще она ведь тоже должна была почувствовать то касание суки, ее зов, которым она бросила на меня всех, кто был вокруг. Виктор мог сопротивляться. Катя… наверно, не очень…
Но, в отличие от мальчишек, она хотя бы могла понять, откуда у нее взялось дикое желание бросить все – и броситься за дом, за кусты, на дорожки для построений – и вцепиться в глотку человеку с револьвером.
Она была дальше, чем мальчишки и воспитательницы. Ее задело не так сильно, но она должна была почувствовать касание и зов…
Она посмотрела мне в глаза. Она поняла.
– У него не было выбора, – сказала Катя. – Они бы разорвали его.
– У него был выбор, – сказал Виктор.
Он еще хотел что-то сказать, но поджал губы, будто никак не мог решиться. Наконец бросил, глядя сквозь меня, будто меня здесь не было:
– Завтра в полдень будь у поселка. Там, где я тебя вытащил. Они разъедутся искать ее, а прислуга, может быть, без суки поплывет. Все легче… Будет шанс. – Он наконец-то посмотрел мне в глаза. – Завтра, в полдень.
– Нет.
Он вскинул бровь.
– Не лезьте туда, – сказал я.
Они глядели на меня с вопросом.
– Почему? – спросила Катя.
– Старика там нет, – сказал я.
Виктор побледнел.
– Ты… Она… – У него дрожали губы, он никак не мог подобрать слова. – От нее?.. – наконец проговорил он.
Я его понял. Кивнул. Да, от нее. Перед смертью.
Жаль, слишком мало… И слишком поздно.
– Его там нет, – сказал я.
– А где он?!
– Не знаю. Не успел.
Виктор закрыл глаза.
– Но он жив? – пробормотал он.
– Жив. Только лучше бы он был мертв.
Виктор открыл глаза:
– Ты что несешь?..
Я выдержал его взгляд. Тогда, в машине, он не рассказал мне многого… Так что он сам прекрасно знает что.
– Ты знаешь, – сказал я.
Он понял. Еще миг смотрел мне в глаза, а потом отвел взгляд, сглотнул. Снова закрыл глаза. Лицо бледное как мел. Не знаю, от чего больше – от потери крови или от того, что я ему сказал.
Он вдруг вздрогнул, лицо потеряло всякое выражение, а ноги подогнулись. Он ухнул вниз и свалился бы, Катя не удержала бы его, но тут мгновенное беспамятство прошло, сознание вернулось к нему.
– Влад, помоги! – рявкнула Катя. – Пошли, надо идти! Если кто-то успел позвонить им… Быстрее! Мы должны разминуться с ними!
– Нет, – сказал Виктор. – Сами.
Он развернулся – Кате пришлось развернуться вместе с ним – и пошел прочь, опираясь на нее, но дошли они только до угла.
Катя сама-то едва на ногах стояла. Пошатнувшись, она оперлась на стену, и тогда Виктор, на миг обернувшись к ней – я видел, как оскалился он от натуги, – попытался почти не опираться на нее и снова чуть не упал.
– Влад… – позвала Катя.
– Нет! – рявкнул Виктор.
– Но…
– Он в мою машину не сядет.
– До твоей машины двести метров! А его и вовсе у черта на куличках, далеко за ручьем! Он тоже едва на ногах стоит, посмотри на него! Он ранен!
– Ничего… Дойдет. Успеет. – Он все-таки смог шагнуть. – Пошли, пошли…
А я стоял и глядел, как они идут. Едва шевелясь, но идут. Уходят.
– Шевелись, Крамер! – крикнул Виктор, не оборачиваясь. – Иди! Иди своей дорогой… и будь ты проклят!
Сознание то прояснялось, то я вдруг пропадал куда-то. Усталость навалилась такая, что я бы лег прямо тут, на землю, но здесь были тела.
Везде были тела – женщины и мальчишки, мальчишки, мальчишки… В пижамах и голые, маленькие и постарше…
Головами в одну сторону, указатели смертельного ритуала. В лес.
И я шел туда, то проваливаясь в сон на ходу, то снова под пустым небом, дрожа от холода и умирая от усталости. Но я должен идти, скоро здесь будут ее слуги. Они могут найти ее труп, но это мало что изменит. Ничего это не значит, пока они сами не изменятся, оставшись без ее влияния, но на это уйдут недели, месяцы, годы, и все равно они никогда не станут прежними, какими были…
Небо стало ярче, но вокруг словно темнее – я был уже в лесу, вокруг были сосны.
Да-да, мне куда-то туда, за ручей, подняться по косогору – и там, на дорожке, моя машина… Виктор заставил меня поставить «козленка» там, – ведь неизвестно, как все сложится, куда будет проще уходить, если придется…
Сложилось. Уже сложилось.
В голове вдруг стало ясно-ясно – наверно, от холода. Проснулся ветер, и каждое касание пронзало меня холодным огнем. Вымокшая одежда была хуже льда.
Я сделал еще два шага, прежде чем в мое сознание пробилось – это не только ветер. Еще был звук…
Я остановился.
Тихий звук, словно очень далеко хныкнул ребенок.
Я потряс головой и огляделся. Полянка. Знакомая, но непривычная. Раньше мы с Катей смотрели на нее с другого края.
Теперь я видел колесо выкорчеванной земли и под сплетениями корней чернел лаз. А на рыжей хвое, покрывшей полянку чернели живые комочки.
Или уже не живые?..
Пунктирная линия из маленьких трупиков. Они лежали на одной линии: от лаза к этому краю полянки. Кто сколько успел проползти. Семь… восемь щенков. Слишком много, чтобы их мамаша могла нормально всех выкормить. Маленькие, слабые. Лобастые, голова почти в полтела, и еще слепые.
Но все равно ползли туда, куда убежала их мамаша. Чертова сука достала всех, кто был рядом. Всех.
