зубы.
– Что, Храм Храмыч? Не понравилось? – Он глотнул из фляги, завинтил колпачок. – А как других плюшевыми мишками-ковбоями пользовать, со страшными револьверами, в которых холостые пустышки, так ничего, нравилось…
Я уставился в окно перед собой.
– Да ладно тебе… – вдруг совершенно другим голосом заговорил он. Его рука легла мне на плечо. – Не злись. Так надо было.
Я дернул плечом, сбрасывая его лапу:
– Зачем?
– Ну – зачем… Выманить надо было.
– Катька?
Сдается мне, никуда-то эта мелкая жидовочка не убежала. С-сучка. Как играла-то, а!
– Ну да… – очень миролюбиво пробормотал Виктор, косясь на мои сжавшиеся кулаки.
– А если бы я там сдох?
– Ну не сдох же…
– Сволочь.
– Повторяешься, Храмовник…
– Да ну?!
Виктор ответил своей фирменной ухмылочкой.
Но сейчас она меня не разозлила. Злость уже вытекла из меня куда-то. Вся, до последней капли.
– А Старик… – Я облизнул губы. Вновь сухие-сухие. – Катя сказала, ты был вместе с ним, когда они пришли.
Виктор медленно и шумно потянул воздух. Так же медленно и шумно выдохнул. И как-то совершенно незаметно оказалось, что к концу этого маневра он смотрел уже не на меня, а в темноту за лобовым стеклом.
Я молчал, боясь повторить вопрос. Если бы Старик был жив и все это время был с Виктором, он бы не разрешил ему выкинуть со мной такую штуку.
Но если Старик не с Виктором, но все-таки жив…
– А Старик… – опять начал я и опять не решился договорить.
Не знаю, какой ответ я боялся услышать больше…
Виктор лишь чуть качнул головой, не поворачиваясь ко мне.
Нет…
Значит, все-таки нет…
Стоп! Я помотал головой. Стоп… А откуда он может знать точно?
– Думаешь или уверен?
– Знаю, – сказал Виктор.
Чертов самодур! Вечно-то у него на все вопросы есть ответы, даже когда он не может знать!
– Как это ты можешь…
– Видел, – сквозь зубы проговорил он, продолжая глядеть в темноту перед собой.
Видел… Как он мог видеть?
– Я как раз занимался с его девочкой, – заговорил Виктор, – когда… – Он сжал губы и замолчал.
А я почувствовал, как лицо заливает жар.
– Ты… Ты был с ним?.. Когда они…
Виктор молчал.
– И ты бросил? Бросил его?!
Я крутанулся, целя правым кулаком ему в лицо, но все тело было какое-то чужое, непослушное… он легко перехватил мой удар. Сжал меня за запястья, вцепился двумя руками – здоровый, за метр девяносто и под сто кило, – и встряхнул меня так, что зубы клацнули.
– Ну ты!!! – Он дышал мне в лицо, и вдруг оказалось, что вечно смешливые карие глаза почти обжигают. Оказывается, под вечной ухмылкой было что-то настоящее. Там была ярость – и там была боль. – Что ты знаешь, а?! Что – ты – знаешь?! – Он еле сдерживался, я чувствовал это. – Как дал бы! Да… инвалид, б- битый, да недостреленный… Уймись, понял?
Он толкнул меня обратно в кресло. Отвернулся и уставился в свое окно. На скулах играли желваки.
– Ты его бросил, – сказал я.
– Они окружили дом.
– Вот именно… А ты его бросил.
Бросил Старика. Беспомощного в этом его инвалидном кресле. Одного, окруженного этими пурпурными и гривастой! Бросил без единого шанса!
– Ты мог его вытащить. Должен был вытащить!
– Не знаю, мог ли я его вытащить… – глухо проговорил Виктор. – Они окружили дом, пять машин, а потом еще эта сука… Да не в том дело! – Он вдруг врезал себе по колену. – Не в том дело, понимаешь?!
Он повернулся ко мне. На его лице не было злобы, одно лишь глухое отчаяние.
– Я бы потащил его, даже если бы точно знал, что нам двоим не выбраться. Все равно потащил бы.
– Так почему же ты здесь?..
– А ты, оказывается, маленький, жестокий щенок, Крамер, – прищурился Виктор. Отвернулся в темноту. Вздохнул. – Почему я здесь… Он сам не пошел со мной. Вцепился в эту свою девочку и не пошел.
– Ну да, конечно, – ухмыльнулся я. – Он дал тебе оправдание, чтобы ты мог сбежать, и ты тут же вцепился в эту соломинку! И сбежал как последний…
– Не мели чепухи, Храмовник, – неожиданно спокойно сказал Виктор. Снисходительность вернулась на его лицо, непрошибаемая самоуверенность. – Вот уж чего Старик не стал бы делать, так это играть в такое тупорылое благородство.
– Но…
– Да сиди ты! – отмахнулся он. – Сиди и слушай, если сам думать не научился! – Он повернулся ко мне и заговорил медленно и терпеливо, будто ребенку объяснял: – Это все сказки с геройством для горячих щенков вроде тебя. А Старик… Он жизнь на это положил. Понимаешь? Жизнь. Всю свою жизнь. Ради того чтобы этих сук резать. Это было для него важнее всего. Понимаешь? А теперь подумай: что можем ты или я по сравнению с ним? Подумал? Если бы ему пришлось выбирать между тем, чтобы я бежал один, без него, и точно спасся – или чтобы мы выбирались вдвоем, с призрачными шансами уйти, хотя бы и одним к ста… – Виктор усмехнулся, заглядывая мне в глаза. – Нет, Крамер. В сопливое геройство он играть не стал бы. Он бы вцепился мне в шею своей клешней как краб и заставил бы меня тащить его оттуда. На коляске или на своем хребте, если не получится на коляске. А потребуется, так хоть на карачках с ним на шее.
– Но… – Я помотал головой. – Ты же сам говоришь, что у вас был шанс уйти!
– Да я тебе говорю: не в том дело! Не в том, понимаешь? Вдвоем мы, может быть, и выбрались бы. Вдвоем… Девочка эта его чертова, сирена увечная! Не брошу, и все тут…
– Да что ты мне про эту девочку?! – не выдержал я. – Ну и бросили бы ее, на фиг! Что мы, мало паучих кончили после этой девочки? Ну не убили бы одну из следующих, а просверлили бы ей лоб, или что там еще надо! Другую точно такую же сделали бы, а то и получше! – Господи, как только ему самому-то это все не очевидно?! – Это же…
Я осекся.
Виктор очень внимательно посмотрел на меня. Без злости, без раздражения. Наоборот, с каким-то редкостным интересом. Изучая.
– Что? – спросил я, поежившись.
Он вдруг рассмеялся. Смехом обреченного.
– Дур-рак… – почти ласково выговорил он. – Ты что, в самом деле… О-о господи… Крамер, какой же ты еще щенок, а…
И на этот раз его фирменная улыбочка действительно взбесила меня:
– Ты можешь нормально говорить?!
– Да если бы в этом было дело – поймать еще одну паучиху и довести ее до кондиции тренажера… –
