Вора от волнения трясла лихорадка, желтое око светилось.
– Время, время, Ходжа Насреддин! Что же ты медлишь?
– Пусть подерутся еще немного.
Кроме двух дерущихся и двух наблюдающих был здесь еще и пятый, сопричастный этому раздору, – ишак. Точнее сказать – он был здесь главным виновником, первопричиной раздора: с него все началось, из-за него продолжалось, ибо Ходжа Насреддин стравил менялу и Агабека с единственной целью – вернуть себе своего ненаглядного ишака.
Последний сохранял вполне безучастный вид: морда была по-прежнему опущена к земле, уши болтались, хвост висел безжизненно; только изредка встряхивал он головой – когда Агабек в пылу схватки неосторожно дергал повод.
Глухая возня за прилавком усиливалась.
Дальше медлить было опасно: могла появиться базарная стража.
Ходжа Насреддин тихонько свистнул.
Ишак встрепенулся, вытянул морду. Этот свист он узнал бы всегда и везде, сквозь любые гулы и громы. Он услышал в этом коротком свисте и призыв друга, и повеление господина, и голос бога, – ибо Ходжа Насреддин был для него, конечно же, в некоторой степени богом – всемогущим и неизменно благоносящим.
Свист повторился, и вслед за ним Ходжа Насреддин высунулся из-за угла, явив ишаку свой божественный пресветлый лик.
Нет слов, чтобы описать волнение, обуявшее длинноухого! Он вновь обрел утраченное божество, мир снова наполнился для него светом и радостью. Он взбрыкнул всеми четырьмя ногами, поднял хвост, заревел и устремился к сиянию, исходившему из-за угла.
Прочный ременный повод натянулся подобно струне.
Как раз в это время Агабек, сопя и тужась, пытался вытянуть кошелек из-под брюха менялы. К его тщетным потугам добавился внезапный рывок ишака. «Сам принц помогает мне!» – возомнил Агабек и напряг последние силы. Против такого совместного напора меняла не устоял и волоком был вытащен из лавки на дорогу – конечно, вместе с кошельком, которого он из рук все же не выпустил.
Здесь уж пришлось ему воззвать к стражникам.
– Разбой! – не помня себя, завопил он тонким и нестерпимо противным голосом, в котором сочетались гнусным браком злоба и страх. – На помощь! Грабят!..
Агабеку было еще хуже: в одну сторону его тянул купец, в другую – ишак; сила ишака превзошла, и они – все трое – повлеклись по дороге: впереди, пятясь задом и пригнув голову, длинноухий, за ним – Агабек с наискось растянутыми руками, как бы распятый между ишаком и кошельком, позади, со всклокоченной бородой, испуская вопли, – купец, в лежачем положении, с приподнятой над дорогой лишь верхней частью туловища, в то время как его жирное брюхо и короткие толстые ноги влачились по земле. Вот каким прочным оказался ременный повод яркендской прославленной выделки!
Нужно было помочь длинноухому. Ходжа Насреддин вторично явил ему из-за угла свой лик. Впав в совершеннейшее исступление, длинноухий взбрыкнул задними ногами, рванулся, мотнул головой – и повод не выдержал, лопнул.
Купец ткнулся бородою в пыль. Агабек рухнул на него. Они склубились.
А со всех сторон, гремя щитами, звеня саблями, секирами и копьями, устрашающе гикая и гогоча, уже неслась, мчалась конная и пешая стража.
Бросив кошелек, дабы не потерять принца, Агабек рванулся к углу, за которым исчез длинноухий. Но стражники ухватили его, нависли, нацеплялись со всех сторон.
– Прочь! – страшным голосом гремел Агабек. – Прочь, ничтожные! Знаете ли вы, кто перед вами? Перед вами – египетский визирь, слышите ли вы, презренное сиволапое мужичье! Я сотру вас в порошок, в пыль!
– Он вор! Вор! – кричал купец. – Я докажу! Сиятельный Камильбек видел эти драгоценности. Он узнает!..
– Пустите! – задыхался Агабек, чувствуя, как вместе с исчезнувшим ишаком уплывает из его рук египетское величье. – Пустите, говорю вам! – Рыча, он вырывался, как разъяренный барс, опутанный сетью. – Прочь! Вы слышите?! Или я вас всех превращу в ишаков!..
Еще один стражник прыгнул сзади ему на спину и повис, уцепившись за шею.
Обуянный гневным неистовством, Агабек выхватил из пояса тыквенный кувшинчик с волшебным составом.
– Лимчезу! Пуцугу! Зомнихоз! – грозно возопил он, брызгая из кувшинчика на стражников. – Каламай, дочилоза, чимоза, суф, кабахас!
– Держи его! Держи! Хватай! Вяжи! Тащи! Не пускай!.. – разноголосо отвечали стражники своими заклинаниями.
Их заклинания, как и следовало ожидать, оказались неизмеримо могущественнее: через минуту Агабек был повергнут и связан по рукам и ногам.
Принесли жердь, продели ее под связанные руки и ноги Агабека; два самых дюжих стражника подняли концы жерди на плечи. Агабек – египетский визирь! – закачался в воздухе, брюхом к небу, спиною к земле, вполне уподобившись дикому зверю, несомому с охоты удачливыми охотниками. Его чалма свалилась на дорогу и была сразу подхвачена стражниками, разделившими ее между собой по кусочкам.
Он плевался, источал пену, проклинал, угрожал – все втуне! Стражники, торжествующе гудя, окружили его плотным кольцом, скрыв от глаз Ходжи Насреддина, и шествие под барабанный бой двинулось в гущу базара, к новому дому службы, где имел свое пребывание сиятельный Камильбек.
Позади, на подгибающихся ногах, держась за сердце, ковылял меняла под охраной двух стражников. Третий нес кошелек в поднятой руке, у всех на виду: так повелевал закон, дабы, с одной стороны, предотвратить соблазн, с другой же – уберечь стражу от клеветнических нареканий.
Собравшаяся толпа повалила за стражниками. Дорога перед лавкой опустела. Пыль улеглась. Ходжа Насреддин передал ишака вору: – Ты должен укрыть его в крепком, надежном месте. Потом разыщи вдову и с нею приходи на судилище.
Глава тридцать восьмая
Перед караульным помещением была просторная площадь, на которой не допускались ни торговля, ни какое иное скопление народа, – кроме вторников, когда сиятельный вельможа самолично творил здесь суд и расправу над изловленными за неделю преступниками.
Сегодня как раз был вторник. Вельможа в парчовом халате, при новой сабле и при множестве медалей (не без хлопот удалось ему восстановить все это после памятного сундучного злоключения!), восседал под шелковым балдахином на судейском помосте и, шевеля усами, грозно взирал с высоты на толпу, затопившую площадь. Он брезгливо морщился и фыркал, когда ветер с площади опахивал его не слишком благоуханной волной, в которой преобладали два запаха: пота и чесночного перегара. Преступник же Агабек находился внизу, даже еще ниже, чем внизу, – сидел в узкой, напоминавшей колодец яме, откуда торчала только его бритая мясистая голова. Этим воочию для простого народа обозначалось: недосягаемое величие власти, с одной стороны, и беспредельная низость злодейства – с другой. Над ямой стоял стражник с длинной деревянной колотушкой, умягченной на толстом конце тряпьем – для того, чтобы преступник не смел поднимать своего нечестивого взгляда вверх, к сиятельному лику вельможи. Этим пояснялось для простого народа, что созерцание начальства есть уже само по себе великое счастье, которого лишаются недостойные. Агабек уже получил два раза по темени, и теперь, слегка оглушенный, тупо смотрел в землю недвижным, помутившимся взглядом.
На ступенях широкой пологой лестницы, между вельможей и преступником – дабы слышать обоих, – размещались писцы со своими книгами; сбоку, в двух шагах, стоял купец, наблюдаемый особым стражником.
Остальные стражники – пешие и конные – двойной цепью отгораживали судилище от напиравшей
