Это было сказано не то что на полтона, а тонов на пять ниже. Кантор даже обиделся. Как с другими людьми – так папа и вежливым умеет быть, а сыном можно вот так нагло командовать!
– Пожалуйста, – тихо и умоляюще продолжил отец, – отошли его куда-нибудь отсюда! Подальше!
– Он тебе что, мешает? – удивленно приподнял брови Доктор.
– Я боюсь, что его снесет вместе с нами, если… если что…
– Да не бойся, не так все плохо. Вот скажи, – он обернулся к Кантору, – как ты видишь это место?
– Мрачное подземелье с трубами и дырой в стене, – неохотно ответил тот. – На полу по колено воды пополам с грязью.
– А течение есть?
– Какое течение, если грязь! – рассердился Кантор. – Что за бред!
– А вот в видении Макса тут воды по горло и сильное течение. И это течение несет его к тоннелю. Потому он и за всех остальных боится, никак до него не дойдет, что, кроме него, тут никто не умирает. Тебе вот кажется, что воды по колено, а я вижу всего лишь несколько неглубоких лужиц.
– Это все в любой момент может поменяться! – не смолчал упрямый папа. – Отошли его! Или выведи сам. Я и на тряпках удержусь.
К счастью, Доктора эти просьбы тронули так же мало, как Кантора – приказы.
– Я только что видел, как ты сам держался! Мне пришлось тоннель решеткой заложить, так ты и сквозь нее пытался просочиться! Он еще спорить с врачом будет! Закрой рот и держись за трубу. Кажется, опять понесло…
Действительно, утихшее было течение, столь упорно тянувшее несчастного родителя к тоннелю, вновь усилилось. Оно рвало свою добычу из рук спасителей, посягнувших на священное право смерти забирать всех, кого сочтет нужным. Трещали самодельные веревки, тряслась и прогибалась решетка на входе в тоннель, а труба, казалось, вот-вот вывернется из пола, как вырванное с корнями дерево. Через несколько минут Кантора посетила мысль, что он был несправедлив к отечественному правосудию, считая работу в каменоломне каторжной. Он мог бы даже поклясться, что там было легче. Однако когда Доктор заботливо поинтересовался, не слишком ли ему тяжело, гордо заявил, что ни капельки.
– Сопляк… – процедил сквозь зубы отец, цепляясь за спасительную трубу как дитя за мамину юбку. – Хвастун… Мистралийское воспитание, мать… Где эти родственники? Пора бы уже явиться!
Доктор тихо застонал в ответ, в отчаянии уставившись на что-то за спиной Кантора.
– Макс, ну кто тебя тянул за твой дурной язык! Вы что тут, всей ветвью собраться решили?
Папа выругался и еще тише, почти шепотом, произнес:
– А ведь Ресс говорил… Так я и знал… Три поколения…
Кантор выбрал момент, когда натиск немного ослаб, и оглянулся. К ним приближался еще один участник безумного спектакля, и, похоже, все, кроме Кантора, этого новенького прекрасно знали.
Возможно, он тоже принадлежал к странному сообществу людей Лабиринта, работой которых было отыскивать и выводить в мир живых всяческих потерпевших. Он ступал легко, не проваливаясь, точно как тогда, весной, Доктор по болоту. Шел легким, прогулочным шагом, сунув руки в карманы, всем своим видом излучая безмятежную мечтательность. И что окончательно потрясло Кантора – одежда пришельца при этом оставалась ослепительно белой. Белый костюм, какие носили в Ольгином мире (безукоризненно отутюженные брюки и легкий пиджак нараспашку из мягкой ткани), белоснежная рубашка, белые туфли и белая шляпа, лихо сдвинутая на затылок – все это каким-то образом ухитрялось передвигаться по жидкой грязи и не пачкаться.
– Дядя Байли! – горестно воззвал Доктор. – Ты-то откуда здесь?
«Дядя» подошел поближе, так, чтобы никому не требовалось оборачиваться для общения с ним, и все так же безмятежно объяснил:
– Наверное, из реанимации… Что-то меня все время в разные стороны тянет…
– Я же тебя предупреждал! Ну что у вас за порода такая!..
– Да брось ты, – небрежно махнул рукой новый персонаж и одарил тружеников ослепительной улыбкой. – Все равно мы когда-то должны умереть. Так что, всю оставшуюся жизнь трястись над остатками своего здоровья? И отказываться от всех мыслимых удовольствий, только чтобы продлить свое жалкое существование? Ха!
«Интересно, сколько ему лет? На вид не более тридцати, но он должен быть хоть немного старше Доктора…» – подумал Кантор, невольно залюбовавшись этим блистательным кавалером. Чем-то напоминал ему докторский дядюшка непутевого маэстро Эль Драко. Та же радостная, беззаботная легкость исходила от него, почти то же небрежное изящество сопровождало каждое движение, и, если присмотреться, можно было уловить некоторое внешнее сходство.
Даже смертельное течение почему-то резко сбавило скорость после появления этого господина в белом, давая возможность всем немного отдохнуть. Доктор этой возможностью воспользовался для воспитательной работы с родственником.
– Вот и имеешь удовольствие! – сердито воскликнул он в ответ на последнее высказывание. – Если и не умрешь, то останешься инвалидом. Можешь считать, что это было твое последнее приключение. И последнее удовольствие.
На точеном, смуглом лице белоснежного дядюшки мелькнула снисходительная усмешка.
– Ты ведь прекрасно знаешь, что моя дальнейшая судьба не зависит ни от усилий врачей, ни от моего личного добродетельного поведения. Может, я умру, а может, исцелюсь как ни в чем не бывало. На все воля бога.
– Дядя, – устало вздохнул Доктор, – от старости никакие боги не исцеляют.
– Ну и на кой мне тогда такая старость? В конце концов, умереть в мои восемьдесят шесть в объятиях двадцатилетней негритянки – это не самый худший конец.
– Инсульт на бабе – это пошло, – без особого энтузиазма возразил племянник. Судя по вялости дискуссии, вопрос о любовных похождениях престарелого дядюшки был обсужден и пережеван уже много раз и ни одного, ни другого не вдохновлял.
– И почему вы, врачи, такие циники? – пожал плечами дядя. – Во-первых, не «на», а «под», если быть точным. А во-вторых, она вовсе не баба, а очаровательная девушка. Надеюсь, я не очень ее напугал… Оставим эту тему, ты мне еще при жизни надоел своими нравоучениями. Лучше скажи, почему это Макс молчит и прячет лицо, как будто не хочет быть узнанным? Я его чем-то обидел, что даже попрощаться с родным отцом не желает?
На несколько секунд повисла мертвая, нехорошая тишина, которую прервал не сознающий торжественности момента цыпленок Мафей.
– Я не понял, – пропищал он, – Диего, если это твой папа, то это, значит, дедушка? А почему ты никогда о нем не говорил?
– Думаю, все должен объяснить папа, – с трудом нашел слова Кантор, потрясенный выражением лица родителя. И с запозданием понял, что слова эти были не самыми лучшими в данной ситуации. Ведь не на пустом месте появились слухи, что Максимильяно дель Кастельмарра – самозванец, и вряд ли папе было приятно сейчас вслух признавать это перед взрослым сыном…
– Я так и знал, что твои вечные секреты кончатся чем-нибудь подобным, –
