Мне страстно хотелось укрыться в его объятиях, чтобы он заслонил меня от холодной, тоскливой пустоты, но он не проявил никакого желания к этому, поэтому я сидела молча, не в силах пошевелиться, а он похлопал меня по плечу.
– А тебе, Гвен, лучше отдохнуть.
Пока он выходил из дома, я сидела, не двигаясь, бессмысленно глядя в пространство.
Может быть, я никогда и не знала его. Может быть, у нас никогда не было ни общих чувств, ни общих надежд и мечтаний, ни общего страха и боли. Может быть, нашим единственным ребенком останется Британия. Я знала, что когда-нибудь я буду гордиться этим, но в тот момент мысль об этом ужасала меня.
Медленно и молча я встала и легла в кровать.
ГЛАВА 16
МЕРЗАВКА
– О, Гвен, она делает солнечный день еще красивее и улучшает плохое настроение, – вздохнул Гавейн, глядя на Рагнеллу с таким откровенным обожанием, что я не могла сдержать улыбки.
Королева кочевников вела своих оленей. Одетая в грубую шерсть и старые шкуры, она почти не выделялась среди своих животных – можно было подумать, что она умеет становиться невидимкой, и только пучок блестящих перьев зимородка на голове позволял отличить Рагнеллу от оленей.
Северные олени своенравны, как козы, и также непредсказуемы. Они вытягивали вперед свои широкие морды, когда Рагнелла почесывала у них за ушами, и пугливо отпрыгивали, если она делала резкое движение.
Королева кочевников вдохнула воздух, а Гавейн засмеялся.
– Ты знаешь, что она прежде всего делает по утрам? Вылезает из-под груды шкур, которые она называет постелью, и сопит, как медведь, роющийся под гнилым пнем. После этого она снова забирается под шкуры и говорит, где выпал снег и далеко или близко, пасутся олени и что у «высоких людей» в Стерлинге готовится на завтрак. Я слышу, как над ней потешаются придворные, но среди нас нет ни одного человека, которому нечему было бы поучиться у нее и ее народа.
Я кивнула в знак согласия. Эта молодая королева древних, которую придворные прозвали «мерзавкой», относилась к ним с гордым презрением. Она всегда высоко поднимала голову и казалась мне олицетворением подлинной гордости, несмотря на издевки многих. Мне нравилась ее величественность, и я сама стала подражать ей.
Артур вернулся в Стерлинг, воодушевленный новыми идеями об отношениях с каледонцами, и о детях мы больше не разговаривали. Поэтому я держала голову так же высоко, как Рагнелла, и занималась своими делами, надеясь, что ни Артур, ни кто-либо другой не узнает, как горька была моя печаль.
Зима прошла в бесчисленных пирах и праздниках, крепость была уютной, а леса полны вепрей и оленей. Днем мужчины охотились, а вечерами в доме пели, играли и рассказывали разные истории.
К Артуру приезжали племенные вожди каледонцев. Они привозили с собой музыкантов, и вечером раздавались звуки арф и волынок. Это была сильная музыка, она поднимала настроение, и воины один за другим складывали свои мечи и под громкие звуки прыгали и скакали.
После этого начинались народные танцы. Мне нравилось выполнять разные фигуры, становясь то на носок, то на пятку, и хотя Артур никогда не присоединялся ко мне, Ланселот танцевал охотно. Мы проводили вечера, кружась по залу, заполненному прыгающими танцорами.
Отношения Гавейна и Рагнеллы переросли в страстный любовный роман. Племянник Артура все больше времени проводил под навесами у холмов, где придны стояли лагерем, и кое-кто из придворных стал беспокоиться, что рыцарь может попасть в их таинственный мир. Хорошо известно, что простые смертные впадают в искушение и переступают порог Полых холмов, они редко возвращаются обратно.
– Моя жена думает, что принца заколдовали, и он не замечает, как Рагнелла отвратительна, – признался один местный богач. – Но я бьюсь об заклад, что в постели она превращается в красавицу, ты же знаешь, как они могут менять свой облик, эти колдуньи.
Но мне казалось, что у Рагнеллы и Гавейна близость духовная, а не физическая. Воспитанный при чопорном, лживом дворе своей матери, оркнейский принц, похоже, наслаждался свободой, которую он обрел с диковатой королевой кочевников. Они соединили свою неуемную энергию в этой отчаянной дружбе. И, казалось, ни он, ни она не задумывались, что могут сказать о них придворные.
Поэтому я удивилась, когда Гавейн привел королеву кочевников ко мне в комнату и попросил, чтобы я подобрала ей какое-нибудь платье – ему хотелось привести ее в дом, и он боялся, что придворные будут смеяться над ее обычными одеждами. Я растерянно оглядела Рагнеллу: стоя на носках, она едва доставала Гавейну до груди, мы с Гавейном были одного роста, и я не знала, что смогу найти для нее. Но Энида ловко управлялась с иглой и перешила одно мое платье, сделав его длинным для королевы приднов. Оно, конечно, было не самым изысканным туалетом, но в нем можно было появиться при дворе.
Я хотела отблагодарить Рагнеллу за ее доброту и разложила перед ней все свои украшения, чтобы она могла выбрать то, что ей понравится, но она презрительно поморщилась.
Гавейн засмеялся.
– Я думаю, она хочет ослепить их своими собственными сокровищами.
Так и случилось. В комнате изумленно ахнули, когда вечером того же дня она и сын Моргаузы появились в зале, и я едва не рассмеялась, когда они шли через комнату, чтобы поздороваться с нами. Гавейн надел грубую накидку из шкур, которые обычно носили мужчины приднов, а на Рагнелле сверкало золото: витые золотые ожерелья тонкой работы, нанизанные в виде бус или целые, как браслеты с зубчатыми краями. Не было сомнения, что королева приднов надела сказочные сокровища Полых холмов. При свете очага они тускло переливались, и Рагнелла казалась маленькой первобытной богиней. Гавейн хорошо обучил ее, и, озорно глядя на меня, она склонилась в низком поклоне. Я протянула ей руку и, когда Рагнелла поднялась, слегка сжала ее пальцы. Я почувствовала, как они дрожат, и поняла, что ее спокойствие скорее внешнее.
Поздним вечером один пьяный король-вассал разозлил Рагнеллу. Она набросилась на него и расцарапала ему лицо.
