Игрейна больше походила на ребенка, нежели на всевластную королеву. Бледное, искаженное страданием лицо ее сохранило остатки редкостной красоты. Под глазами Игрейны были черные круги, на вид у нее был спокойный и умиротворенный. Если вспомнить волнения, которые она пережила за всю свою жизнь, эта безмятежность перед лицом смерти казалась еще более трогательной.
Когда Игрейна уходила в монастырь, она не взяла с собой никаких атрибутов своей былой славы: в келье не было ничего, кроме кровати и некрашеного деревянного сундука. Домотканое одеяние, больше подошедшее бы жене землепашца, чем великой королеве, висело на колышке возле двери.
Через незастекленное окно было видно рассевшихся на дереве пеночек-весничек. Это были любимые птички Игрейны, и их ласковая перекличка и серебряные трели наполняли воздух, как будто они уже звали ее в путешествие на остров блаженства. Я взглянула на неподвижное тело Игрейны и громко всхлипнула.
Она приоткрыла свои темные глаза и увидела меня, стоящую в изножье кровати.
– Госпожа, о, госпожа! – заплакала я, бросаясь на колени перед кроватью и прижимая ее холодную руку к своей щеке.
– Ну… ну… дитя… нет нужды плакать. Хорошо, что ты успела вовремя. – Игрейна улыбалась, тонкими пальцами пытаясь утереть мои слезы. – Тихо, тихо… я хотела видеть тебя совсем не для того, чтобы смотреть, как ты убиваешься. Я не боюсь умереть, я уже исповедалась, но есть еще одно незавершенное дело. Ты слушаешь меня, дитя?
– Конечно, госпожа, – проговорила я, глотая слезы – Что я могу сделать?
– Сначала взбей мне подушку. Я не могу говорить лежа, а мне хочется рассказать тебе об Утере и Тинтагеле.
На мгновение мне показалось, что она будет говорить со мной, как со священником, но знакомый огонек озорства мелькнул в ее глазах, и она тихонько засмеялась.
– Есть некоторые вещи, дорогая моя, которые мужчинам не понять никогда, даже если, а может быть, особенно, если этот мужчина – духовник. Я примирилась со своей строгой монашеской жизнью и надеюсь, что скоро увижу небеса, встречу с которыми он обещает. Мы поступаем мудро, когда верим тому, чему должно верить. Своими заботами, однако, лучше всего делиться с человеком, который поклоняется старым богам, – добавила она задумчиво. – Хорошенько запомни то, что я тебе расскажу.
Итак, я взбила повыше ее подушку и молча села на скамейку, приготовившись слушать.
– Горлойс был хорошим человеком, честным, правдивым и ласковым, и я никогда не позволяла себе обижать его ни словом, ни делом. Уезжая из Тинтагеля, я, наверное, боялась за него так же, как за себя, потому что страшилась силы богини… – Так начала мать Артура свой рассказ. Вот что я узнала от нее.
Дороги в Винчестер были заполнены людьми, спешившими по вызову Утера: знатью в мехах и золоте, мелкими королями со своими воинами и даже простолюдинами, идущими пешком. Все шли, чтобы увидеть нового короля Пендрагона. Солнечные лучи блестели на крышах домов и на холмах, ставших от свежевыпавшего снега черно-белыми; голые деревья четко выделялись на фоне неба. Пар от дыхания лошадей висел в воздухе дымными облачками, когда они проезжали через ворота Саутгейт.
Беспокойство Игрейны скоро сменилось любопытством, потому что застенчивая сельская герцогиня никогда прежде не видела такого большого скопления людей. Ей даже понравился первый вечер, проведенный во дворце, хотя тогда верховный король не вышел к своим гостям.
Проснувшись следующим утром на рассвете, Игрейна надела длинный темный плащ и тихонько вышла из дворца, чтобы побродить среди деревьев на холме – ей хотелось обрести душевное спокойствие, которое всегда приходило к ней на природе. Во время прогулки она нашла на снегу молодого соколенка с разбитым крылом. Игрейна наклонилась к земле и, накрыв голову птицы своей мягкой перчаткой, чтобы успокоить ее, стала осматривать крыло.
Вдруг она увидела перед собой ноги в сапогах. Сапоги были хорошо сшиты, из блестящей кожи, со шпорами, которые говорили о силе и жестокости. От неожиданности сердце Игрейны подпрыгнуло, и у нее перехватило дыхание. Опомнившись, она подняла свои гордые глаза на мужчину, стоявшего перед ней.
– Я не знала, кто он такой, но, вглядевшись в хищные черты его лица, поняла, что он такой же неукротимый и резкий, как ветер Тинтагеля, – сказала Игрейна дрожащим от волнения голосом.
Мужчина не отрывал глаз от красавицы, сидевшей перед ним на корточках, и не знал, что сказать. Игрейна смотрела на него изучающе. И только когда он поднял руку, она увидела кольцо с драконом и поняла, что перед ней верховный король.
– Ты всегда приручаешь хищников? – внезапно спросил он, не представляясь и не здороваясь.
– Не приручаю, господин, а просто лечу, – ответила она, выдерживая его испытывающий взгляд.
Ответ был простым, но реакция Утера была для нее совершенно неожиданной. Он густо покраснел и, резко развернувшись, ушел.
Игрейна почувствовала, что по ее телу прошло тепло, и, взяв соколенка, поспешно вернулась во дворец. Пока Игрейна лечила крыло птицы, ее не покидала мысль об утренней встрече. Руки у нее дрожали, и всем телом Игрейны овладела нахлынувшая страсть.
– Я предчувствовала что-то ужасное, – шептала она, – и вечером во время празднества всячески избегала Утера.
Но Пендрагон бегал по дворцу в поисках Игрейны, как волк, высматривающий добычу. Он был раздражен и взволнован, говорил слишком громко и обрывал разговор на полуслове. Игрейна чувствовала, что он ищет ее, и старалась не попадаться ему на глаза. Когда Утер увидел Игрейну, его уже переполняла страсть, она же оставалась невозмутимой.
Не спросив разрешения у Горлойса, верховный король поцеловал руку Игрейны. Она медленно и неохотно подняла глаза и вспыхнула, встретив его взгляд. Игрейна попыталась вырвать у него руку, но Утер не отпустил ее, а повернулся и провозгласил тост.
– За герцогиню Игрейну из Корнуолла! Я выражаю тебе свое исключительное почтение, о прекраснейшая из прекраснейших в королевстве, в надежде на твою благосклонность, потому, что таким грубым мужчинам, как я, нужно, чтобы их лечили красавицы, подобные тебе!
Придворных потрясла его дерзость, а Игрейна терзалась от унижения и гнева, уверенная, что страсть,
