– Выкупает все места в ложе, – сказала Ева, когда они вновь оказались в машине. – Никого к себе близко не подпускает. Не хочет, чтобы его беспокоили, отвлекали. Или рассматривали с близкого расстояния.
– Поставим наблюдение в опере. – Пибоди вытащила мини-компьютер и напечатала кое-какие заметки. – Может, ему потребуется новая доза.
– Да, поставим обязательно. Его мачеха. Вот кого символизируют все эти женщины. Вот чей портрет он носит в бумажнике. Идеализирует и демонизирует ее в одно и то же время.
– Ты рассуждаешь, прямо как Мира.
– Так само собой выходит. Он убивает ее снова и снова. Вероятно, воссоздает картину ее подлинной смерти. Потом обмывает ее и выкладывает на белой простыне. Ее время истекло, поэтому он устраивает так, чтобы оно истекло для тех, кого выбирает ей на замену. Вот суть дела. И началось все это во время Городских войн. Ее время истекло именно тогда и, я могу пари держать, именно в тот день, который он указал в своих фальшивых документах на имя Пьерпонта как дату смерти своей якобы жены.
– Эта история с женой – обручальное кольцо. Его мачеха, но в то же время женщина его мечты, – сказала Пибоди, словно размышляя вслух. – Его невеста. Он ее не насилует, это опошлило бы мечту. Не сексуальная история, а романтическая. Патология, но романтическая.
– Ну и кто у нас рассуждает, как Мира? Начнем искать женщин, подходящих под описание, умерших в день, указанный в документах Пьерпонта.
– Во времена Городских войн множество смертей не регистрировалось.
– Ее смерть наверняка зарегистрирована. – Ева крутанула руль, перестраиваясь в другой ряд, и скользнула в узкий просвет, вдруг приоткрывшийся в тяжелых тромбах уличного движения. – Уж об этом-то он позаботился. И это было здесь, в Нью-Йорке. Для него Нью-Йорк – начало и конец всего. Если мы найдем ее, она приведет нас к нему.
Ева слышала внутренние часы, тикающие у нее в голове, безостановочно отмеряющие время. Она думала об Ариэль Гринфельд.
У Ариэль в голове не укладывалось, как можно испытывать такую боль и выжить. Даже когда он остановился, – а ей казалось, он никогда не остановится! – ее тело продолжало гореть и кровоточить.
Она плакала, она кричала, в глубине души сознавая, что ему это нравится. Ее беспомощные крики, отчаянные рыдания и безуспешные попытки высвободиться забавляли его.
И вот теперь она лежала, все еще дрожа от шока, пока в воздухе звучали сплетающиеся голоса, поющие что-то на языке, которого она не понимала. «По-итальянски? – подумала Ариэль, изо всех сил стараясь сосредоточиться, не потерять сознания. – Да, скорее всего по-итальянски». Он включал музыку, пока причинял ей боль, и ее вопли заглушали голоса, когда его жуткие ножики и крючочки впивались в ее тело.
Ариэль представила себе, как она могла бы испробовать такой ножичек на нем. Она никогда не замечала за собой склонности к насилию. По правде говоря, на курсах самообороны, куда ее уговорили записаться две подружки, она потерпела плачевный провал. Она вспомнила, как подруги дразнили ее слабачкой. И она смеялась вместе с ними. Все они тогда смеялись, ни на минуту не веря, что кому-нибудь из них когда-нибудь придется применять на практике разученные на занятиях приемы – удары, пробросы, пинки.
Она была всего лишь кондитером! Она любила готовить и печь, создавать красивые праздничные торты, выпекать печенье и сдобные булочки, от которых у людей улучшалось настроение. Она была хорошим, добрым человеком, разве не так? Она не могла вспомнить случая, когда хоть раз причинила кому-нибудь боль.
Да, она покуривала анашу, когда была подростком. С юридической точки зрения, это, конечно, правонарушение. Но она никогда никому не причиняла вреда.
А вот теперь Ариэль обнаружила, что одна только мысль о том, как причинить вред ему, притупляет ее боль. Когда она представляла, как вырвется из пут, схватит один из этих ножичков и воткнет в его пухлый животик, ей становилось не так страшно.
Она не хотела умирать в таких жутких мучениях. Кто-нибудь придет, твердила себе Ариэль. Надо держаться, надо выжить. Кто-нибудь придет и спасет ее.
Когда он вернулся, все у нее внутри сжалось. Слезы подступили к горлу и выплеснулись из глаз. Ариэль заплакала.
– Приятный был перерыв, не правда ли? – проговорил он этим своим чудовищно любезным голосом. – Но нам нужно возвращаться к работе. Что ж, посмотрим, что тут у нас?
– Мистер Гейнс!
«Не кричи, – приказала себе Ариэль. – Не вздумай его умолять. Ему это нравится».
– Да, дорогая?
– Почему вы выбрали меня?
– У тебя миловидное личико и чудесные волосы. Хороший мышечный тонус в руках и ногах.
Он взял маленькую переносную горелку. Ей пришлось подавить стон, когда он включил огонь. Горелка тихо зашипела, он прикрутил пламя до точечного огонька.
– И это все? Я хочу сказать, может, я что-то сделала?
– Сделала? – рассеянно переспросил он.
– Я что-нибудь сделала, чтобы вас расстроить, что-то такое, из-за чего вы рассердились на меня?
– Вовсе нет. – Он повернулся с доброй улыбкой, держа в руке шипящую пламенем горелку.
– Дело в том, мистер Гейнс, что я знаю, вы сделаете мне больно. Я не могу вас остановить. Но не могли бы вы объяснить мне, почему вы это делаете? Я просто хочу понять, за что вы хотите причинить мне боль.
