– И, пусть нас будут разделять моря, никто и не подумает волноваться о мальчиках, когда с ними будет такой надежный и умный советчик и друг, как Марк. Правда, брат?
Марк благодарно, но молча улыбнулся, любуясь сестрой, а затем негромко добавил:
– Поскольку я все равно возвращаюсь ко двору принца Генри, присмотреть за мальчиками не составит для меня никакого труда. Больше того, следить за их учением и становлением будет задачей куда более приятной и простой, чем оберегать, как я делал все эти дни, жизнь Алана в Рэдвелле. – Последние слова юноша произнес уже без всякой улыбки.
При этом разговоре мальчики, до сей поры мало прислушивавшиеся к болтовне взрослых и более налегающие на праздничные кушанья, навострили уши, боясь упустить хотя бы малейшее слово об ожидающей их перемене.
– Мне, конечно, жаль расставаться с братом и Гранией, но зато впереди нас ждут такие приключения! – Дэвид, услышавший о предстоящей поездке только сегодня утром, все еще никак не мог успокоиться и стремительно ворвался в разговор взрослых. – Алан говорит, что там будет очень много таких мальчиков, как мы, и я запросто выучусь тому, чего не знает еще ни один уэльский житель моего возраста!
Вполуха слушая мальчишескую болтовню, Райс внимательно и с интересом наблюдал за старшим графским сыном. Поначалу он встретил возвращение юноши в Рэдвелл с большим подозрением, опасаясь с его стороны самых неприятных намерений, но когда увидел, с какой самоотверженностью Марк оберегает своего единокровного брата и с какой смелостью внял он просьбам сестры помочь ей в деле освобождения отцовского врага, отношение принца к этому незаконнорожденному Годфри резко изменилось. Вопрос порядочности и чести Марка уже более не беспокоил Райса, наоборот… Губы принца сложились в привычную циничную усмешку, в которой, правда, на этот раз не было ни малейшей издевки. Марк правильно торопит мальчиков с отъездом, давая тем самым Оувейну возможность остаться наедине с молодой женой. А переход Грании в дом мужа подарит и ему самому желанное уединение…
Однако приятные мысли весьма скоро сменились в голове у принца куда менее радостными, ведь, помимо мальчиков, Марк забирает в Нормандию и мать, за которую отвечает. Райс видел, как предупредительно и ласково ведет себя юноша с Морвеной; как даже после вчерашнего происшествия он заботился о ней, донес ее с места битвы до лошадей, приготовленных Майло. Теперь тетка лежала в охраняемой комнате наверху, здесь, в Рэдвелле.
Затем лицо Райса совсем погасло, когда он вспомнил тяжелый разговор, состоявшийся меж ним и Марком сегодняшним утром. Марк, как кровный кузен принца и как его шурин через Линет, счел своим долгом посоветоваться со старшим другом относительно дальнейшей судьбы матери.
– Морвена, – сказал он, – потихоньку слепнет и уже не в состоянии ухаживать за собой сама. Кроме того, ее помраченный разум… Словом, я считаю, что невозможно оставлять ее одну. Знаешь, она за все это время заговорила со мной лишь один раз, когда я на руках нес ее в спальню, – да и то обвинила меня в том, что я обманул ее, так как не убил графского наследника. Тогда я напомнил ей, что мне было велено всего лишь «позаботиться» об Алане, и именно это я и сделал. Я попытался объяснить ей, что люблю и отца и брата не меньше, чем ее самое, но, увы, ее безумная мечта сделать меня графом Рэдвеллским – даже ценой жизни ни в чем не повинного ребенка – закрыла для моих доводов ее бедный разум…
Райс печально покачал головой, сожалея о том, как будет мешать эта непредвиденная и тяжелая ноша молодому рыцарю, лишь своими способностями и порядочностью завоевавшему себе место при дворе принца Генри. Разумеется, Райс согласился с планом кузена поместить мать в одно из норманнских владений, подаренных Марку английским принцем, но в глубине души полагал, что вряд ли полное изменение обстановки и климата излечит несчастную от ее исступленной бредовой мечты.
Но вот зазвучали тимпаны, волынки и лютни, требуя поскорее освободить большой круг в самом центре зала. Опустевшие столы и освободившиеся стулья составили к стенам, объявив тем самым новую часть праздничного вечера.
По обычаю, первый танец открывал жених в паре с новобрачной, но на этот раз в круг вошли целых две пары, и полилась негромкая мелодичная музыка, та самая старая норманнская мелодия, что сыграла свою роль в освобождении принца и Оувейна. Линет почувствовала, что собравшиеся ждут от нее исполнения этой грустной красивой песни. Щеки девушки покраснели, но, вспомнив урок о том, что своими талантами надо делиться, полученный ею на празднике Гвина Наддского, она оставила Райс и вышла на середину круга.
Медовые глаза ее потемнели от волнения, она набрала в грудь побольше воздуха и едва слышно прошептала:
– Я спою эту песню Орла… Но только пусть аккомпанирует мне на арфе одна Грания. – Еще тогда, когда она следила за тем, как рассаживаются люди за нижними столами, девушка приметила принесенную Таффом грациозную арфу.
– Но это не моя… Тафф сам хочет… – заспорила было Грания, однако, увидев инструмент, растаяла и согласилась. Привыкшая к публичной игре, она, нимало не смущаясь, шагнула с высокого помоста в круг.
Линет, обрадованная тем, что ей не одной придется стоять на глазах у всех, поспешила подойти поближе к подруге. Грания тронула струны умелой рукой, и по залу поплыл дивный, звенящий серебром голос норманнки. Песня была так близка ее душе, так отражала недавно перенесенные испытания, что, сама не зная как, девушка успокоилась и голос ее окреп. Пропев печальный первый куплет, Линет решилась спеть и второй, сочиненный Райсом, а затем расхрабрилась так, что спела и третий, придуманный ею самой, – о победе любви и добра над темными силами зла и о бесконечном, сияющем впереди счастье.
Линет умолкла, и потрясенные слушатели долго молчали, завороженные ее божественным пением. Такая тишина стоила больше, чем одобрительные крики и бешеные аплодисменты, последовавшие потом, и обе исполнительницы отправились на свои места, вполне удовлетворенные.
Неожиданно на их пути встала необъятная Миара с не совсем понятными для некоторых словами:
– А ну-ка, моя птичка, – провозгласила старуха, улыбаясь широко и сладко, – уже пора! Да скажи и своей подружке.
Однако, оглянувшись на Гранию, Линет поняла, что ее слова опоздали, ибо сестра Райса уже быстро поднималась вверх по узкой каменной лестнице. Линет поспешила за ней, мало заботясь о том, что подумают об их стремительном бегстве оставшиеся в зале мужчины; мужчины, тем не менее, лишь многозначительно переглядывались, сопровождая свои взгляды улыбками и покашливанием. Правда, поднявшись уже высоко, она с запозданием вспомнила, что трое из четырех новобрачных были уэльсцами, и потому вряд ли стоило устраивать для них эту достаточно откровенную норманнскую брачную церемонию.
