– Я знаю, ты изнываешь без дела. На твоем месте я чувствовал бы то же самое. Мы с Полем будем приносить на ферму мясо, пока ты не встанешь на ноги. Мы, конечно, не такие хорошие охотники, как ты, но как-нибудь справимся.
– Прекрасно.
Эли переминался с ноги на ногу: не знал, с чего начать. Как сказать следопыту то, что давно его мучает?
Лайт чувствовал смущение Эли, но спрашивать ни о чем не стал.
– Я никогда прежде не слышал имени Лайтбоди, – проговорил Эли. – Твоя родня приехала из Канады?
– Да – отец.
– Он француз?
– Да. Моя мать была из осейджей.
– А как ты получил имя Лайтбоди? Оно не французское.
– Мать назвала меня Лайтбоди, потому что я родился очень маленьким. Дети индейцев не всегда носят имя своего отца.
– Я этого не знал. – Эли опустил голову. Долго молчал. – Как звали твоего отца?
Лайт недоумевал. Почему швед вдруг стал расспрашивать его о родственниках?
– Пьер Батист.
Эли даже не заметил, что задержал дыхание, ожидая ответа, и только теперь выдохнул.
– Да, – сказал он. – Да.
Лайт чувствовал, что эта минута имеет для Эли огромное значение. Но почему? Швед скрывает какую- то тайну? Решится он сейчас все рассказать или нет?
Молодой человек молчал. И тогда следопыт решил помочь ему:
– Почему ты спрашиваешь о моем отце?
– Потому что… потому что моего отца тоже звали Пьером Батистом.
Лайт не сразу понял, что это значит.
– Как это – Пьером Батистом? Ты говорил, что ты – швед. А Батист – французское имя. Я знаю это наверняка. Тем более Пьеров Батистов, наверное, не счесть.
– Может быть. Но только у одного был сын по имени Батист Лайтбоди. Ты мой брат, Лайт.
Метис был потрясен. Он смотрел на человека, стоящего перед ним. И вдруг понял, почему Эли казался ему таким знакомым. Глаза и брови шведа были точно такие же, как у его отца, и движения… Похожая манера наклонять голову, поднимать руку… Только Эли намного ниже отца. И не такой сильный.
– Я понимаю… тебе нелегко это принять. Я думал об этом целых пять лет. – Эли снял ремень.
Развернул его на постели и достал письмо. – Десять лет назад мой отец отправил это письмо Слоуну Кэрролу из Кэрролтауна. Они были знакомы… давно. В письме отец спрашивал обо мне, говорил, что поступил нехорошо, когда бросил меня. Но… словом, с моей матерью он не был счастлив. Пять лет назад Слоун разыскал меня и пригласил к себе. Знаешь, я был уверен, что у меня нет родных.
Эли протянул письмо Лайту. Тот взял бумагу, но разворачивать не стал. Он пристально смотрел на Нильсена.
– Если то, что ты сказал, – правда, то твой отец становится тем, кого зовут «любителем скво». Белые презирают союзы с индейцами. Особенно браки. И полукровок. А ты? Что ты об этом думаешь?
– Сначала я злился на отца. Оставить меня с женщиной, которая меня ненавидит, – это самая настоящая подлость. И ушел он не к кому-нибудь, а к индейской женщине. Но теперь… теперь я думаю по- другому. Прочти письмо.
Лайт развернул листок. Чернила так выцвели, что не все слова удавалось разобрать. Но он увидел имя матери – Гибкая Ива и свое – Батист Лайтбоди. И узнал размашистую подпись отца – Пьер Батист. Лайт осторожно сложил письмо и вернул его Нильсену.
– Бумага уже рассыпается. Ты смог разобрать слова? Я пытался уберечь его… чтобы ты прочел.
– Я видел имя моей матери и мое. Я не сомневаюсь, что его написал мой отец.
Эли убрал письмо, надел пояс. Ему больше нечего было сказать Лайтбоди. Груз, который пять лет давил ему на душу, теперь скинут. Слово оставалось за Лайтом. Пусть сам решает, как относиться ко всему этому.
– Я сотни раз перечитывал письмо. Поэтому оно так истрепалось. Думаю, что Пьер Батист любил твою мать и жалел мою. Ему хотелось узнать, жив ли я – и если жив, то где нахожусь. – Эли помолчал. – Мне кажется, он был хорошим человеком. Он просто не смог жить с моей матерью.
Лайт кивнул.
– Он был хорошим отцом. Он любил мою мать и не стыдился своих детей-полукровок.
– Моя мать была шведка. Она с родителями приехала в Луисвилл, город на Огайо. Она была единственным ребенком, родители в ней души не чаяли. Дед и бабка пекли хлеб и кексы. И продавали их. Мы жили позади их магазинчика. Не знаю, чем в то время занимался отец, но не думаю, что он работал пекарем. Он уехал, когда я был еще очень маленьким. Я его совсем не помню. – Немного помолчав, швед продолжал: – А мать… Я больше ни разу не встречал подобной злюки. Она вечно на всех кричала, ей всегда что-то не нравилось. Мне было пять, когда умерли дед и бабка. Я их помню. Хотя смутно. И похороны. У них
