Дирих объяснил, что жил на Псковском тракте в ямщиках, и на новые вопросы старался уже отвечать определенно, так как на плети он совсем не рассчитывал, думая не провиниться ни в чем и обойтись одними розгами.
– Когда пропал твой брат Карлус?
Дирих выпучил глаза.
«Да откуда же она это знает?..» – думал он и молчал.
– Ну! Чего таращишься, дурень? Ну! Отвечай! Ну?!
Старостиха шагнула ближе на один шаг, махнула рукой, и вдруг что-то такое свистнуло, а затем что-то жигануло Дириха по плечу, так что он ахнул на весь дом. «Треххвостка!» – увидел и почувствовал Дирих.
– Еще хочешь. А?
– Нет… Не извольте беспоко… Простите…
– Когда, говори, пропал твой брат?
– С месяц назад! – наобум выговорил Дирих.
– Расскажи, каким образом. Подробно, с толком. Да не врать! Не врать!
Дирих оживился и даже заметно поумнел сразу от близости треххвостки, которая, просвистав, снова теперь скрылась с руками панны, заложенными за спину. Это была любимая поза старостихи.
Допрос продолжался.
Дирих подробно все передал панне. Но при этом старостиха не столько интересовалась свиданием в Риге, сколько подробностями похищения Карлуса. К несчастию, в этом отношении Дирих не мог вполне удовлетворить любознательность панны, так как сам мало знал.
Треххвостка еще раз мелькнула в воздухе ради разъяснения обстоятельства пропажи Карлуса. Но Дирих слезно поклялся Маткой Божией, что во всех Вишках и в Дохабене никто подробностей не знает.
– Но ведь этот москаль Яков пропал в одно время с Карлусом? – спросила панна.
– Да. Вместе уехали. Все их видели.
– И с тех пор оба пропали?
– Оба.
– А семья Карлуса не разоренная? – продолжала панна свой допрос. – Живет хорошо? Имущество есть у семьи? Карлус семью свою любил? Пан им был доволен?
На эти вопросы Дирих отвечал утвердительно. Панна видимо была довольна собранными сведениями и даже улыбнулась. А про себя панна подумала:
«Ну, я буду поумнее панна Лауренцкого».
Панне нужно было узнать, похищен Карлус московскими властями или сам бежал ради бродяжничества. Убедившись, что Карлус выкраден, панна поняла, что дело может дойти и до его родни.
Когда Дирих, счастливо отделавшись от панны и только познакомившись близко с ее треххвосткой, мирно вышел из усадьбы и пришел к сестре, то здесь, наоборот, нашел шум и услыхал плач и крик.
За его отсутствие Анна рассердилась на мужа и, как бывало не раз в году, жестоко его избила палкой. Михайло плакал навзрыд, сидя за печкой, и не столько от боли конечно, сколько с горя. Он очень любил жену и чрезвычайно ее боялся. Гнев Анны нравственно потрясал все его существо страхом и трепетом. Если бы Михаиле Якимовичу сказали, что жена убьет его, он испугался бы не самой смерти, а того, что при этом скажет, накричит и сделает, беспокоя себя, его дорогая Аннушка. Сыновья Якимовичевых, молчаливые свидетели этих бурных минут, спокойно и без страха оставались около. Они не боялись матери, ибо она обожала их, баловала донельзя и никогда ни одного из них пальцем не тронула. Зато же мальчуганы были большие шалуны и не предвещали ничего хорошего.
Дирих стал было успокаивать сестру, но Анна расходилась настолько, что пообещала поучить и гостя брата, «белобрысого дурня».
Впрочем, к вечеру гроза прошла, и муж с женой, не мирясь, спокойно заговорили, как если бы утром не произошло между ними ничего особенного. Михайло только был особенно ласков к жене и заискивал… Анна была немного сумрачнее обыкновенного…
XVI
Прошел наконец год с исчезновения Карлуса.
В Дохабене жилось тихо и мирно после страшного посещения москаля.
В семье же пропавшего Карлуса была лишь одна новость, особого рода.
Пан Лауренцкий стал все чаще посещать избу Сковоротских и часто ласково беседовал с Марьей и с ее детьми.
Марья, женщина не очень дальновидная в житейских делах, даже немного наивная и доверчивая, но обладающая женским чутьем в бабьих делах, тотчас почуяла, что ласковость и частые посещения холостяка и сердцееда Лауренцкого – дело непростое.
Его притягивает Софья.
И мать, как бы не заметившая, что из шаловливой девчонки понемногу, потихоньку, из года в год, выросла красавица девушка, теперь в первый раз поглядела на дочь иными глазами.
«Да, Софья и впрямь красавица писаная! – подумала мать, удивляясь. – Как это я раньше не видала, не заметила ничего… Ведь она уже невеста. Ее пора бы просватать…»
